Тверской король

Ветер погнал по дороге сухую, пожелтевшую листву и скинул её в канаву. Потомилась она там немного и в гниль пошла под натиском первых холодных дождей. Юрий Степанович прощался с деревней ненадолго, уже предвкушая осеннею охоту. Отсыпал в мешок для бабы Вариных поросят, недоеденную со вчерашнего дня, гречневую кашу. Вылил всю воду, что была в доме, вынес помойное ведро. Присел на дорожку вместе с дочерью и, скрипя половицами, вышли они из избы. На улице только занимался рассвет, подсвечивая косыми, будто выглядывающими из-под земли, лучами солнца остывшую с ночи луговую траву. Бим проводил звонким лаем идущих к машине, с тяжелыми рюкзаками москвичей. Тут же взревел мотор и маленький, квадратный ЛуАЗик, скрылся из виду, покинув пробуждающуюся в предрассветной дымке деревню.

Глава 5

Этим летом, у бабы Дуни завёлся клевачий петух. Как собака охранял он свою территорию и своих наседок, не пропуская никого без боя. Сам красавец был: грудка смолянистая, отливала синевой, огненно-рыжая шейка, перья в хвосте с зелёным отливом, переливались словно натёртые маслом. Крупный был, кур покрывал так, что наседки ходили общипанные, с плешью на спинках. Сама баба Дуня от смерти мужа отошла быстро. Поминала его не часто, но когда случалось о нём заговорить то роняла слезу сожалеющую и горькую. Освободившись от ухода и присмотром за дедом Ваней, она стала чаще отдыхать на лавочке, что стояла у калиты за пределами двора. Взглядом и колкой шуткой провожала идущих на ферму доярок. Для них же клевачий петух стал общей проблемой.

– Ты Дунька, когда своего ершистого в суп отправишь? – проходила мимо Валентина неся в руках толстенную палку. Хозяйка в этот момент сидел на лавке, вытянув толстые, с набухшими венами ноги. Прищурилась на Валю.

– Да когды цапанёт кого помясистее за зад, – ответила баба Дуня. Голос у неё был сиплый, с надрывом.

– Ты гляди, кто ешшо его не цыпанёт!

– У… гадина! – закричала Валя, увидев показавшегося на дороге, взъерошенного и беспокойного петуха. – Куды несёшься, оголтелый?! Дунька, забирай своего черта, а то я его палкой…

Петух побежал к Вале, целясь в голые щиколотки ног. Доярка размахивала палкой, водила ею у ног, преграждая петуху путь. Тот изредка останавливался, вертя головой, потом снова атаковал и наконец немного сбросив пыл, скособочивши голову наблюдал как Валя удаляется по узкой дорожке ведущий к ферме. Затем он победоносно взъерошил перья и вальяжной походкой, высоко поднимая затянутые в жёлтую чешую лапки, пошёл обратно во двор. Баба Дуня была очень грузна, чтобы бегать за петухом. Она продолжала сидеть на том же месте, громко разговаривая с птицей своим сиплым голосом.

– Дождёшься ты, окаянный, дубиной по голове дадут тябе, будешь знати. Хоть на цепь сажай сучонка, – договорив она тяжело поднялась, одернула толстую юбку и вошла к себе во двор. Тут её окликнула соседка – Варя Балабанова.

– Чаго тябе? – беззлобно крикнула в ответ Степушина.

– Хай сюды. Расскажу, чаго, – хитро улыбалась Варвара Михайловна.

Как бы тяжко сейчас не было Степушиной из-за жары, она, забыв про больные ноги и духоту, которая стягивала грудь, быстро повернула обратно, в сторону дороги и, двигая широким задом, пошла к соседскому забору.

– Валька то тебе не рассказала?

– Кого? – баба Дуня положила мясистые руки на забор.

– Да хай сюды ты, не стой тама, хай сюды, тутки у огурцов сядем, – они сели за маленький столик у крыльца, сбоку которого вился по веранде «бешенный огурец», с мохнатыми, круглыми плодами, похожими на огурцы, свисающие гирляндами.

– У Вальки то сестра приехала с любовником, поселились тама у ней и уезжать не хотят.

– Ооо… а на что они сюды приехамши? Это Светка которая?

– Она. Жить говорят будем.

– Ту… Светка это её нам тут больна надо. Ну а что она за мужика то своего замуж пойдеть или так он у ней, для удовольствия какого? Он то Вальке никто поди, это ж наглость какая у сестры без спроса тама объявиться. Варь, а чего онны там в Билибово не прижилися? Тут у энтой и мать престарая, за ней уход, кормить всех. Это же дармовщина та еще, мы на неё уже наглядемшися.

– Ааа… головы своей нет. Мать перекрестилася когда она ушла из дома. А там можа им жить негде стало. Я не знаю, Валька молчком. Они там дом вроде снимали, а это у ней который уже мужик? Того, кто к ней ездил вроде не Егором звали.

– Ну.

– А этот Егор. Новый какой-то малец. Да, я его не видала. Онны в хате сидят не вылазят. Я у Вальки спросила, чего делать то будишь? Она тока злится. Говорю, выгоняй к чертям собачим, убьешься за всеми ходить.

– Ах Боже мой…, – цокала языком Степушина.

– Дура деука, эта Светка, – махнула рукой Варя. – У Вальки сердце доброе, нябось дома оставит, пущай живут.

– Ну и ну… не к добру это, – Дуня вытянула из-под стола оттёкшие ноги, обутые в коричневые, обрезанные из сапог калоши.

– А у москвичей видала какая барыня приехала? – маленькие глазки Варвары Михайловны сощурились ещё пуще, она лукаво улыбнулась, заглядывая соседке в лицо.

– Где? Ничаво не видала. Ты про кого?