Твои не родные

Где-то внутри меня еще один я, тот слабак, который выжил, несмотря на то что я закапывал его вместе с ней на кладбище воспоминаний, согнулся пополам и рухнул на колени, корчась с мучительным стоном. А оказывается, мне все еще адски больно. И нет никакой брони, которую я думал, что отрастил за все это время. Каждое ее слово, сочащееся ненавистью, как удар ножа в ту самую вечно гниющую и пульсирующую нарывами рану, и она всего лишь затянулась коркой, которую эта сука вскрывала одними лишь словами, и внутри все шипело и пенилось от яда, сжигающего мне вены. Когда-то вот эти самые губы шептали о любви, умоляли, выстанывали и кричали мое имя, целовали, ласкали. И я был самым счастливым идиотом на свете. Ее тихое «я так сильно соскучилась по тебе, Егор… так сильно, что мне кажется, я умерла и воскресла снова». Только за это я мог убивать ее снова и снова. Стрелять в упор в ее лживое сердце каждый раз, когда у меня в голове она произносила эти самые слова.

А сейчас? Сейчас я превратился в рухлядь и гниль в оболочке человека, и это не она униженно стоит там на сцене, а я ментально стою перед ней на коленях и хочу получить хотя бы суррогат прошлого безумия, это я все еще бегаю за ней, все еще иду по ее следу верным псом, которого не просто предали, а раздавили колесами и проехали вперед-назад, а он выжил и теперь оскаленный, больной от своей собачьей злой любви идет по ее следам, чтобы рвать на части своего палача, а потом зализывать ее раны и где-то в душе искренне надеяться, что она протянет руку погладить зверя по морде… но вместо этого она метко наносит удар за ударом, прямо под ребра, туда, где все и так ею разворочено. Ну нет, сукааа, в этот раз я не буду корчиться один, я сожгу тебя дотла. Обглодаю твои кости. Я буду грызть их медленно и долго. Потому что несмотря на адскую боль, я рядом с тобой снова живой. Даааа, наконец-то, за все эти пять лет я вылез из-под земли и, как голодный упырь, жаждал нажраться ее крови, и снова стать человеком, а не полусгнившим трупом.

– Танцуй, – сделал глоток виски, глядя, как она поднялась на маленькую круглую сцену с неоновой подсветкой. Каблуки стучат по блестящему пластику, и ее ноги, затянутые в чулки, отражаются в зеркальной поверхности. – Подожди! Волосы распусти!

Потянулась за заколкой, сняла и зло швырнула в мою сторону. Поймал на лету и положил на столешницу. Когда-то меня сводили с ума ее волосы – длинные, густые, вьющиеся непослушными кольцами. Они змеились по мне, когда она скакала сверху на моем члене, развернутая ко мне спиной, а я яростно нанизывал ее на себя, прихватив густую шевелюру в кулак и заставляя Аню изогнуться назад, зверея от вида ее ягодиц, ударяющихся о мой пах, от вида своего блестящего от соков члена, поршнем входящего в матово-белое тело. Бл***дь, это был самый бешеный секс в моей жизни. Потому что я не трахал ее – каждый раз я исступленно ее любил. Разными способами, самыми пошлыми и извращенными, самыми грязными и в тоже время кристально чистыми. Говорил ей "трахать хочу тебя, Нюта, драть на частииии"… а думал о том, что любить ее буду, залюбливать до хрипоты, до срыва голосовых связок.

Она начала двигаться там на сцене… безжизненно вертеть задницей, как обдолбанные малолетки на танцполе, похожие на шатающихся зомби. Ходит вокруг шеста, виляет бедрами не в такт музыке.

– Поживее. Меня не заводит. У меня не встает, когда ты ползаешь там, как черепаха.

Лжец. Жалкий лжец. У меня встал, едва она сюда вошла, и стоял так, что казалось, меня разорвет на части от адского возбуждения.

– Как умею.

– Умеешь. Не лги. Когда-то я тебя забирал с твоих дурацких подтанцовок, где ты задницей рисовала восьмерки. Или думаешь, у меня отшибло память?

– Не помню, как. У меня отшибло. Это было слишком давно.

И продолжает двигаться, как кукла с несгибающимися рукам и ногами, и бесит меня этим. Нарочно бесит.

– Танцуй, я сказал. Нормально танцуй. Не то я эти минуты засчитаю тебе в долг. Работай. Я заплачу, если мне понравится. Или я сейчас закрою тебя здесь до завтра и приду вечером – посмотреть, как ты научилась танцевать. Давай! Возбуди меня.

Она начала двигаться намного живее, напоминая те времена, когда я сдирал ее после ссоры со сцены клуба, где ее сочное тело извивалось охрененно сексуально под любую музыку назло мне, а потом она, стоя на коленях в туалете, брала у меня в рот, а я собирал ее волосы в хвост на макушке и вонзался ей прямо в горло, вспоминая, как на сцене вертела упругой попкой, затянутой джинсовой мини-юбкой, и злился, как дьявол, за то, что другие мужики это тоже видели и исходили на нее слюной. Рядом с ней я превращался в ревнивого безумца. От одной мысли, что кто-то ее тронет своими грязными руками, у меня крышу срывало. Я мог за это убить. Реально забить насмерть только за одно прикосновение к моей девочке. А она… ее не просто трогали, ее еб*л какой-то урод и заделал ей ребенка.