Твой пока дышу (СИ)

– Да я верю, Лер, конечно, верю… – снова натягиваю улыбку, тяну к ней руки: – Иди ко мне, а? Обнять хочу.

– Любишь меня?

– Конечно, Лер, спрашиваешь… ну? Иди же…

– Любишь – так люби! – выдаёт насмешливо.

Приказывает сесть на диван.

Приказывает спустить брюки.

Приказывает снять трусы.

Садится в ногах и тупым механическим трением поднимает член в более-менее пригодное для секса состояние. Грёбаная физиология! Нихера не могу с этим сделать! Вообще!

– Прекратишь – спущу курок, – добивает, погладив его пальцем.

Разворачивается спиной, подаваясь вперёд ровно на столько, чтобы я не мог дотянуться до её руки, не пошевелившись и не выдав себя.

Всегда думал, что сексуальное насилие возможно только над женщинами. Чисто физически. Как глубоко я заблуждался… по самые, сука, яйца.

Всегда считал, что секс, даже самый паршивый, всё же плюс. Ну, тоже чисто физически. Что теперь? В точку. Заблуждение.

Я взрослый мужик. Самодостаточный. Сильный. Опасный, чёрт возьми! Я… сука, я голыми руками стольких на тот свет отправил, что ещё на первом году службы по контракту считать перестал. Я даже первого уже не помню… как… когда… зачем… Но я, как не прискорбно это осознавать, буквально раздавлен морально.

– Так не бывает… – нервно ржу над своим отражением, над пустым взглядом, над бледным лицом.

Я даже осмыслить это состояние не пытаюсь. Не хочу окрашивать его ни в какие эмоции, не хочу давать определения, не хочу ни с кем обсуждать, не хочу, сука, вспоминать.

Иду в комнату Линды. Падаю лицом в её подушку, заполняю лёгкие её запахом, притупляя внутреннее отвращение, подменяя картинки в голове очертаниями её изящных плавных форм, заглушая все голоса в голове её пением.

Сирена моя… моя нежная девочка на повторе затягивает мелодичную колыбельную, помогая наконец-то провалиться в небытие.

Утром запрещаю себе думать о случившемся. Просто блокирую в памяти все воспоминания, складывая их к тому ужасу, что происходил в горячих точках. Просто отправляю в ссылку. Без шанса на помилование. Безвозвратно.

Моюсь, тщательно бреюсь, готовлю себе полноценный питательный завтрак и еду к своим любимым женщинам всех возрастов. Они – то, что мне нужно. Они – лекарство от всех болезней. Они – моя жизнь.

Дверь открываю с ключа. Зачем звонить? Домой же захожу.

Захожу и первое, что вижу – мужские ботинки. Козырные такие, явно не дешёвые, явно не сантехника из жилищника. Чистенькие. Новенькие. Брендовая эмблема на стельке ещё не стёрлась.

Слышу гудение своей малышки из кухни. Лопочет что-то, объясняет, рассказывает, в основном прилагательными и междометиями, очень эмоционально.

Слышу голос Линды, принимающей непосредственное участие в разговоре.

Слышу приглушённый мужской смех.

Вижу, как побледнела мать, вышедшая в домашнем платье из одной из комнат.

– Ты… – шелестит одними губами.

Не привычное «Пашенька», не «сына», не «Паша», не угрожающее «Павел!» даже. Ты.

Игнорирую, прямо в обуви иду к кухне.

Линда одета в шорты и футболку и только это спасло уёбка Солнцева от полёта вниз головой через закрытое окно.

У обоих мокрые после душа волосы.

У обоих слегка насмешливые выражения лиц.

– Привет, – бросает Линда небрежно и отворачивается, продолжая стирать с дочери кашу.

– Папа! – радуется моё счастье, и я заставляю себя сосредоточить всё своё внимание именно на ней.

– Привет, Кнопка, – улыбаюсь, подхожу, целую в голову. Дрожащими пальцами касаюсь её ручки. Просто, потому что необходимо ощутить тепло. Любовь. Искренность. Честность. Эмоциональную отдачу. – Ты покушала? Гулять пойдём?

– Гуять! – тоненько повизгивает от восторга, ножками сучит. – Подём! Гуять! Копать!

– И копать будем, и на качелях качаться, всё, что захочешь… – обещаю на столько ласково, на сколько могу. – Собери. Жду на улице, – бросаю Линде сухо, в приказном тоне.

Присутствие Нади совершенно магическим образом влияет на мой рассудок. Не могу позволить себе буйство, не могу проявить агрессию, не могу на её глазах свернуть человеку шею, хотя, вне всяких сомнений, сделал бы это с превеликим удовольствием.

Раскатать его хочу. Размазать. Расщепить на ебаные атомы. Разорвать на части и скормить бешеной псине его полоумного братца.

Или по-старинке. Одно мимолётное отработанное движение рук и через три секунды ублюдок уже бездыханным вылетает в окно. Снова и снова представляю как его тело встречается с асфальтом, как хрустят и ломаются его кости, как с треском спелого арбуза разбивается о твёрдую поверхность голова.