Вытираю с лица воду, задираю голову, с широкой улыбкой задаю вопрос, на который и без того знаю ответ:
– Так за что ты извиняешься? – и добавляю язвительно: – Любимый.
Столько в этом слове посыла… столько боли, столько отчаяния, столько смытых затяжными проливными дождями надежд, столько лютой и абсолютно бесконтрольной ревности, столько… любви.
А он морщится. Неприятно ему. Ну, извините.
Я, как бы, тоже не в восторге от своих к нему чувств. Уж лучше бы в самом деле Солнцева любила.
– Зачем ты так?.. – тихо, с хрипотцой, с этим своим печальным пронзительным взглядом, вопреки контексту поднимая толпы мурашек по рукам, ногам и тем местам, где им совершенно точно не следует быть.
– А что тебе не нравится? – злюсь теперь уже на реакцию собственного организма, на это неуместное возбуждение, на тягучую сладость внизу живота. – Или, может, мне и тебя Солнышком называть? Очень удобно, если подумать… никакой путаницы, никаких неловких оговорок на пике страсти…
– Блядь… – бормочет шёпотом, отворачивается и отходит на три шага в сторону, запуская обе руки в волосы.
Да, конечно, давай, изображай безудержное горе… Безутешный прям, очень натурально отыгрывает своими метаниями.
Плюхаюсь обратно и, поглядывая на дочь, ищу, куда запулить это чёртово заявление. Что бы между нами лично не происходило, свою дочь безотцовщиной оставлять по-прежнему не хочется.
Справляюсь на удивление быстро, особенно когда он перетягивает на себя внимание дочки, развлекая её на качелях. На качелях из своих сильных рук… Заполняю все поля в рекордные сроки, без раздумий отправляю анкету и делаю скриншот экрана в тот момент, когда пишет Дима. Удачно совпало!
Со злорадной ухмылочкой отправляю Куманову.
И почему-то ужасно расстраиваюсь, когда он, открыв изображение на своём мобильном, темнеет лицом и прикрывает глаза.
Не хочу я с ним ужинать.
По большому счёту, даже видеть его не хочу. Общаться с ним, разговаривать, душу ему травить. Его самого тоже не хочу. Не хочу вспоминать, как ночью хотела всего и сразу. Как плакала в его объятиях, как сбивчиво бормотала ему в грудь, как он обнимал меня, как успокаивал, как гладил, как шептал «он тебя недостоин».