Разумеется, как бы обида не подначивала ответить Куманову «взаимностью», ни о ком, кроме него, я не в состоянии даже думать. Даже мысли допустить не могу, не то что переспать с кем-то из тупой мести, но то, что он так решил, доставило массу злорадного удовольствия. Низко это, недостойно, мозгами понимаю, но желание ответить болью на боль было на столько острым, что я не стала отстраняться, когда Дима наклонился с прощальным поцелуем.
И он действительно должен быть прощальным. Если позволю внутренней стерве вести свои игры, ситуация слишком быстро выйдет из-под контроля.
Пока соображаю, как бы так деликатно отказать, мессенджер начинают атаковать сообщения одно за другим:
Мои губы невольно раздвигаются в улыбке, а руки сами пишут ответ Солнцеву:
Выдуваю с облегчением, стараясь при этом оставаться невозмутимой, а неугомонная Лилька продолжает строчить сообщение за сообщением.
Отправляю и морщусь: тачки-то у меня нет. Кошусь на Куманова и ловлю его едва заметную ухмылку. Вот гад!
– Солнце, собирай игрушки, мы едем в гости! – объявляю торжественно. – К дяде Эмиру, тёте Лили и Марку!
– Дядя Ми-ми… – тянет доча протяжно, – и-и-и… тётя Ли-ли!
– Милота, – давится смехом Пашка, подходя ближе и присаживаясь рядом с ней на корточки. – Дядя Мими?
– Ми-ми, – подтверждает важно, – и-и-и… мама! И-и-и… папа!
– А вот это уже папино дело… – бубню себе под нос, сама сваливая все игрушки из песочницы в пакет.
– Это ещё как понимать? – хмуро отражает Куманов.
– Как есть, – удивляюсь вопросу, на пару секунд прекращая сборы.
– И на чём ты ехать без меня собралась? Оленей в упряжку запряжешь? Или оленю своему наберёшь?
– Почему же сразу своему? Есть куча других оленей, готовых подвезти меня и мою дочь туда, куда я только пожелаю, – улыбаюсь ехидно и медлю с продолжением.
– Не сомневаюсь… – ворчит, поднимаясь и подхватывая Надю.
– Такие, знаешь, на солнечных машинках, вместо рогов у которых шашечки…
– Моя дочь не поедет ни с одним оленем, – режет безапелляционно.
– Кроме тебя? – подначиваю, с трудом сдерживая очередной приступ злорадного смеха.
– Да, кроме… – начинает с запалом, но вовремя останавливается, сталкивая брови у переносицы. – Я никому её не доверю, – проговаривает серьёзно. – Отвезу вас. Если не хочешь, чтобы я оставался, просто скажи, – только собираюсь выпалить, что жажду этого больше всего на свете, как он добавляет: – Но я бы остался и провёл ещё хоть немного времени с дочерью.
Ответа не ждёт. Как и меня, сразу двигая к подъезду. Знает прекрасно, что против этой уловки у меня нет аргументов. Как и я знаю, что не уловка вовсе.
Да и пусть остаётся! Мне-то какое с этого дело? Никакого! Абсолютно! Совершенно безразлично!
Ну и что, что и без того маленькие ладошки Надюши, которые он старательно намывает над раковиной, сев вместе с ней на край ванной, на фоне его крупных рук выглядят совершенно крошечными. Не трогает!
Ну и что, что пока я собираю вещи, он успевает переодеть её и покатать на спине, смешно изображая лошадку. Не трогает!
И даже когда он с трепетом прижимает её к своей груди, зажмуриваясь от переизбытка чувств. Не… не умереть бы от разрыва сердца… Какой он чувствительный… какой заботливый… какой любящий…