Твой выстрел — второй

Окончив эту работу, он присел рядом с могильным холмиком, закурил. Сейчас, когда руки и мысли его не были заняты делом, он мог, не торопясь, подумать о том, как поступить дальше. Он не сомневался, что погибший из тех Мациборок, которые живут в двадцати верстах отсюда. В солдатском сидоре, валявшемся около убитого, он нашел письма и красноармейскую книжку. Старик и раньше слышал, что есть в соседней Каменногорке такая семья, а теперь, просматривая письма, он зримо представил отца и мать убитого, его сестер. И уже казалось ему, что до войны он встречал этих людей, имел с ними какие-то житейские дела, он даже припоминал их лица — и тем сильнее скорбел сердцем, тем тяжелее было ему принести в эту семью горькую весть. Но думая об этих людях, он думал о себе о своем младшем сыне. Его сын тоже воевал, его сыну тоже было немногим больше двадцати — и кто теперь скажет, где он и что с ним? Старик пережил на своем веку три войны, и потому, внутренним оком обозрев все, к чему надо быть готовым, он мудро и просто решил, что если сыну суждено погибнуть, то пусть судьба подарит отцу последнее и горькое утешение — знать, где и как случилось это. И подумав так, он дал себе зарок обязательно сообщить Мациборкам о смерти Романа. Он смог это сделать лишь через два месяца.

Осенью Куприян Мациборко пришел на могилу сына. Все было получено: вещмешок, красноармейская книжка, письма, которые посылали Роману еще до войны, — все было получено и не оставляло надежд, и все-таки тайные, почти безумные, лелеялись они ночами в душе каждого из Мациборок. Но увидел отец этот холмик, поросший поздней травой, увидел серый крест с именем сына — и только тогда жестокая явь свершившегося ударила его в сердце, пригнула к земле. Он стал на колени, худые лопатки его затряслись — нем и безутешен был его плач. А шестнадцатилетняя дочка Ксеня, что пришла вместе с ним, не могла и сейчас поверить в это и, упав на могилу, в отчаянии раздирала руками траву, подавляя в себе кощунственное желание разрыть, убедиться, что там лежит не Роман…

Через три года, в сырой майский вечер, она вспомнит эти минуты, это неверие свое. На подворье, где она вскапывала землю под огород, войдет милиционер и подаст ей письмо, свернутое в треугольник. Каменногорку недавно освободят наши войска, и жители села станут, наконец, получать вести от родственников, которых война раскидала по белу свету. Только семья Мациборок не будет уже ждать для себя никаких вестей, она за три года жизни под немцем увидит столько горя, что то, первое, затянется, перестанет кровоточить. И вдруг — письмо. Ксеня возьмет его — и холодея и предчувствуя, веря и не веря и еще не видя в полумраке ни обратного адреса, ни имени, протяжно крикнет, осядет на землю и будет плача целовать этот серый треугольничек бумаги. На ее крик сбегутся родные, а вскоре все село соберется у дома Мациборок. Люди будут слушать строки Романова письма, и пойдет по округе весть о чудесном воскрешении человека, которого первым отплакали в селе. И во многих сердцах снова вспыхнут тайные надежды, которым не сбыться никогда, никогда…

Нет на войне чудес, есть на войне случайности. Двое лежали в засаде за пулеметом, разрывом гранаты вырвало сердце одному, и он умер мгновенно; второго отшвырнуло в сторону — он, очнувшись, снова потянулся к пулемету, радуясь, что тот стоит как стоял. Боковым зрением Роман увидел, что напарник его убит, но пожалеть об этом не успел: новый взрыв и новая боль настигли его и, теряя сознание, он успел лишь подумать: «Вот, меня тоже убило».

Санитары вынесли его, по ошибке прихватив сидор убитого напарника. Девятнадцать осколков приняло в себя тело Романа, но он был молод, крепок и вскоре, чуть подлатанный хирургами полевого госпиталя, вернулся в строй. Второе ранение Роман получил позже и далеко от родных мест, оно было намного тяжелее, чем первое. Начались скитания по стране в санитарных поездах, остановки в разных городах, операции — и, наконец, вторично подлатанный хирургами, он вышел из Астраханского госпиталя. Сторож, позванивая металлом о металл, закрывал ворота госпитального двора, и Роман со стесненным сердцем оглянулся на этот звук. В эту минуту пришло к нему ощущение, будто жизнь его разрублена надвое. Позади осталось детство, четыре класса школы, юность, комсомол, работа в колхозе и на заводе, служба в армии, война, полгода боев и отступлений, две раны и даже собственная смерть, о которой он еще ничего не знал. А впереди, что ждет впереди? Он глубоко вдохнул сырой воздух, голова у него закружилась, ослабли ноги — и так, на подгибающихся от слабости ногах, в шинели четвертого срока носки, в латаной и перелатаной гимнастерке, в нагрудном кармане которой лежало заключение врачей «годен к нестроевой», — пошел Роман Мациборко навстречу своей судьбе.