Твой выстрел — второй

— Мы не добренькие, мы добрые. А иначе, это так, на нашей работе засохнешь на корню, чуркой станешь. Не прав твой Авакумов.

— Ты знаешь, — тихо сказал Заварзин, — после войны обживемся малость, поднимемся на ноги, хочу я написать книгу.

Корсунов улыбнулся.

— Не смейся, старый, не губи мою мечту смешочками. Серьезную книгу хочу написать. Для таких, как эта Тамара. Предупредить хочу, как легко сойти с честного пути. И сам хочу подумать в ней, почему это бывает: вчера честный, незапятнанный, а нынче — преступник. Ладно, не те слова, говорить не умею. Но ты не смейся, старый, не смейся. Вот увидишь, напишу.

— Да я не смеюсь, Михалыч, с чего ты взял? А думаю, дорогой мой, книги будут писать другие, а нам, дай бог, со своими заботами справиться.

— А Волк ушел, — вздохнул Заварзин. — Упустили.

— Ушел….

— А почему ты думаешь, что ушел, старый? Почему ему не осесть, отсидеться, пока не схлынет шум? Деньги у него, по всей видимости, есть. Вы с Тренковым отработайте-ка эту версию.

— Отработаем, конечно… Но в городе ему оставаться нельзя. Крепко почистили мы город, Сергей Михалыч. Тридцать человек проходят у нас по этому делу. Барыг, о которых мы даже не подозревали, взяли пять человек. Почти все миллионщики. На что уж вроде закаленный я товарищ, в нэп кое-что пришлось повидать, и то не по себе стало, когда у Фаруха извлекли из-под пола мешок с двумя миллионами. Паучье семя! Сколько ж, думаю, людских слез в этом мешке! Вот кого расстреливать надо без всякой жалости. Что там Волк — козявка против этих кровопийц. Поймаем и Волка, Сергей Михайлович, дай срок.

— Все-таки не лучшим образом мы сработали, старый. Сколько ошибок понаделано!

— Стегай, стегай себя, вам, молодым, оно и полезно. А я скажу по-стариковски: доволен. Погляди на сводки — чисты, как слеза. Пошерстили шпану, притихла — и не скоро опомнится. Дороговато, правда, стоило нам это, но ведь и дело не рядовое. На моей памяти таких исступленных бандитов в Астрахани и не было. Это что ж — каждого брали, считай, с боем.

— Утешитель лукавый! — улыбался Заварзин. — Твоими бы устами да мед пить. Вот что, — улыбка с его лица слетела, — вот что, товарищ Корсунов. Закончишь следствие, посиди, подумай и дай анализ этому делу главное со следственной точки зрения. Соберем офицерский состав, послушаем. И поучимся. Чтобы в следующий раз не пришлось нам платить дорого, как заплатили.

— Будет исполнено, товарищ капитан. Найду для этого время.

— Мы с тобой добрые, но по доброте душевной давай не забудем свой должок народу: Волк ушел. Папка с материалами его дела должна лежать не в глубинах твоего сейфа, а вот здесь, — Заварзин постучал пальцем по голове, — постоянно и всегда. Пока не будет схвачен. Нам с тобой вообще надо обдумать этого зверюгу: очень он странный, многое непонятно мне в нем. Надеюсь на тебя, Ефим Алексеевич, на твой большой опыт и оперативное чутье.

— Будет исполнено, товарищ капитан.

Заварзин помолчал и вновь улыбнулся:

— Не поздравляю тебя, Алексеич, с ликвидацией банды — тебе следственной работы еще по самую макушку. Ну, а ты меня, оперативника, поздравь все же… Иду в окружном партии, докладывать. Как ни говори, а в срок мы уложились.

— Поздравляю, Сергей Михайлович, — сказал Корсунов и добавил сокрушенно: — Потому-то я и упирался, когда следственное отделение мне давали. Вашему брату, сыщику, хорошо: поймал, сунул жулика в КПЗ — и гора с плеч. А нашему-то брату, следователю, трубить да трубить, пока доведешь этого жулика до суда.

— Да, кстати, — сказал Заварзин, поднимаясь. — Я тебе трех следователей давал?

— Давал… Отличные ребята. Хорошо помогли.

— Верни. Криванчиков жаловался: зашивается он.

— Что ж поделаешь, — огорченно развел руками Корсунов. — Я человек сознательный, долги всегда возвращаю… Теперь, пожалуй, и сам справлюсь. Завтра же отправлю людей к Криванчикову.

Глава шестая

1

— Ты все сказал, Зурган?

— Все, господин.

— В карцер захотел, Зурган? Смотри, не перехитри самого себя. Не такой уж ты темный и забитый, каким хочешь выглядеть.

— Привычка, гражданин следователь. Я — зайсанг, белая кость, сам господин. Ты для меня — как нойн, очень высокий господин. Привычка. От проклятого прошлого осталась.

Чуть уловимая усмешка зазмеилась на лиловых губах арестованного. Корсунов словно бы не заметил ее. Он аккуратно разложил на столе с десяток фотографий. На одной из них был снят Никола Волк.

— Гляди внимательно, Зурган. Не торопись.

Арестованный мазнул взглядом по фотографиям, взял одну.

— Вот он, твой русский… Теперь у него здесь, — и он показал на своей щеке, где именно, — свежий шрам.

— Уже в твоей банде получил?

— Пришел с ним.

Зурган помолчал и сказал с завистью:

— Вонючий пес!.. Видел я: выстрелом свалил Исенгали, схватил повод его коня — и ушел. Дай мне в степи два коня, начальник, — уйду и я от ваших десяти.

— Хорошо по-русски говоришь, Зурган.

— Неплохо.

Арестованный откинулся на спинку стула и смежил веки. И сидел так долго. Корсунов ждал. Зурган Оджаев сказал наконец на чистейшем русском, без малейшего акцента: