Твой выстрел — второй

2

Шестые сутки опергруппа капитана Джакупа Кенжибаева преследовала в калмыцких степях банду Басанга Огдонова.

Трое осталось в банде, а было восемь. Иных оперативники убили в перестрелках, иных, раненых, пристрелили сами бандиты, взяв их коней.

Не первый раз опергруппа встречалась с бандой Басанга, но нынче — последние. Знали это и те и другие. Знали и то, что за шесть суток непрекращающейся, в лютый мороз, погони не столько оружие решит ее исход, сколько умение всадника расчетливо взять от коня его силу и выносливость. Взять — и не загубить, иначе погибнешь в степи и без пули.

На шестые сутки, в полдень, оперативники подняли бандитов с привала и пошли от них на расстоянии четырех криков[6]. На привале, в чугунке, оставленном впопыхах и набитом снегом, лежали куски синего лошадиного мяса: даже костер не успели развести. Увидев это, Тихон Самойлов сказал:

— Товарищ капитан, нагоним! Пересядем на запасных, нагоним!

Джакуп промолчал. Можно пересесть на запасных, можно сделать рывок… Очень хотелось покончить все разом — сколько же можно терпеть эту муку мученическую? Но и у бандитов есть запасные лошади, даже по две. Уйдут… Или нет? Уйдут… И тогда уж уйдут окончательно.

До сих пор опергруппа шла за бандитами по следам. Снег был глубок, следы — как печати. До первого бурана, конечно… Но все эти дни стоял мертвый, кристальный мороз, и Джакуп берег коней, зная, что те, кого гонят, беречь коней не смогут. Они умелые всадники, но за спиной неотрывно идет смерть. И все чаще, и все непроизвольнее их колени стальным капканом сжимают бока лошади, все чаще и безжалостнее, вспарывая шкуру, ложится плеть меж лошадиных ушей… Нынче бандиты впервые показались на глаза, если не считать тех коротких минут, когда, истерзанные постоянной опасностью, они принимали бой. Скоро конец… Дрожь нетерпения передалась ли от всадника коню? Саврасый конь Джакупа, вытянув шею и простонав, надбавил…

— Уходят! — сказал лейтенант Беляев, — Уходят, товарищ капитан!

— Пересели?

— Нет, на тех же, — Беляев приложил бинокль к глазам, добавил уже не так уверенно. — Должно быть, на тех же.

Часа через полтора опергруппа наткнулась на трех пристреленных лошадей. Степан Беляев подъехал к ним первый, спешился.

— Все взяли от бедолаг, — говорил он, переходя от одной лошади к другой. — Прежде чем пристрелить, жилы им отворили, кровососы.

— Это хорошо, — откликнулся Шакен Джумалиев. — Усталая кровь — отрава, товарищ лейтенант. От нее у них ноги отнимутся.

— Что нам их ноги, Шакен? Отнялись бы у них… — злобно выругался Тихон Самойлов и, непривычный к таким долгим скачкам, пошел раскорякой в сторонку. Через минуту вернулся, сказал буднично:

— Там третий лежит, товарищ капитан. Отбегался…

Близким выстрелом в затылок был убит бандит Араев, в прошлом табунщик астраханского совхоза «Волжский». Оперативники нашли ямку поглубже, нагребли снега, плотно притоптали. Джакуп не пожалел — рассыпал для верности полпачки махорки. В месяце феврале голодно степным хищникам, и махорка не помогла бы, не будь рядом подвалены три лошади. На них-то больше и надеялся Джакуп. Труп Араева стал теперь вещественным доказательством, а за утерю вещественного доказательства следователь Корсунов строго спросит.

— Двое их, — подытожил Степан Беляев. — Басанг и этот новенький, Никола Волк. Самые лютые теперь остались.

И каждый глянул на своих мосластых, уходившихся лошадей. И каждый подумал, что под бандитами теперь по три коня. Сегодня опять уйдут…

— Переседлывай! — приказал Джакуп.

Уже стемнело, когда следы привели их к зимовью. Оттуда еще издали хлестанул винтовочный выстрел, и Джакуп понял, что бандиты прошли дальше: они бы не стали попусту жечь боевой патрон. На всякий случай рассредоточились, крикнули, дождались заполошного крика в ответ, подъехали. Хозяин, чабан совхоза (это были уже ростовские степи, а их оперативники знали плохо), встречая, суетился, сбивчиво рассказывал, что бандиты к жилью даже не подъехали, а только отворили ворота кошары — и все.

— Что — все? — переспросил Степан Беляев.

— Коней не взяли, — радостно пояснил хозяин. — Кони, правда, приблудные, но я их вчерась, как на грех, оприходовал. Теперя на мне числются. Добрые лошадки, подкормил… Стоят в кошаре у глухой стены, за овцами. Знать, не увидели.

— Ярку забрали, — сказала его дочка — крепкая, кровь с молоком, солдатка лет двадцати пяти. — Живоглоты!

— Что ярка? Нашла об чем тужить… Сами живы остались, Катерина! Кабы не вы… — он благодарно глянул на Джакупа.

Катерина уже косила жарким глазом на Степана Беляева. Сказала, легко:

— А винтовка на что, батяня? На что нам ее выдали-то? Отбились бы… Я по ним два раза стрельнула — и к землянке не подошли.

Оперативники невольно рассмеялись от такого хвастовства.

— Ду-у-ра! — рассвирепел отец. — Винтовка… Они бы тебе показали винтовку… Разговорилась у меня! Мясо ставь на стол да кулеш понаваристее!