Твоя итальянская кровь (СИ)

Сегодня еврею спалось куда спокойнее, потому что он знал, что девчонка не морозит свои сопли в ледяной спальне, которую обдувало со всех щелей. А ещё внизу никто не устраивает хор из стонов и вздохов, как мужских, так и женских, что мешали ей спать.

Альфред сам подкинул немного палешек в камин её комнаты, чтобы под утро не остыли ни Виола, ни спальня.

Еврею, как и Луи, как и Исмаилу, как и слугам было не по себе от того, что в доме спит молодая девушка, которую Алфи принёс и оставил как бы на ночь, но все понимали, что насовсем.

Это было в диво, потому что последний раз женская нога переступала порог этого дома шесть лет назад.

Для малых нужд у еврея всегда были девки, к которым можно прийти домой, потому что они не уважали себя сами, и Алфи уже автоматически не уважал их.

Он набирал номер заранее, зная, что сегодня накидается, дав мозгу четкую установку в какой район города ехать и какую невежу драть, как последнюю суку, наматывая на кулак ее волосы.

И такие находились, мечтая пробиться в жёны, пытаясь утолить его сексуальный голод, представляя, что однажды Алфи останется на постоянно. Ну, и кому нужна такая жизнь?

И чем моложе девчонка, тем проще её вести за нос, только обещать, но не делать. Обижать и извиняться, чтобы снова заполучить её тело. Врать, чтобы оправдать пренебрежение.

Но только не Виолетта. Попробуй еврей подойти к ней пьяным, она же съест его одним только взглядом и к себе уж точно не подпустит. Она знает себе цену. И порой Алфи кажется, что в ней действительно течёт голубая итальянская кровь.

— Да, она не подпустит меня к себе, потому что я еврейской крови и более дешёвой масти, а итальянцев она почивает, блять, как родных!

Зачем теперь все эти письма, в них сотни слов, признаний и откровений, в них часть души и его мира, которым Алфи поделился именно с ней, а она всё разметала. Зачем эти бешено дорогие белые розы, что Соломонс заказывал ей огромными кипами по двадцать и тридцать штук? Зачем теперь эти золотые безделушки? На ней ни одного его подарка, даже помолвочное кольцо полетело в мусорку, миновав безымянный палец?

Кому теперь нужны его бессонные ночи? Его переживания и размышления о том, что однажды он заберет её с Сицилии, и они уедут в свой дом, подальше от мафии и криминального мира?

Пока Алфи стоял и смотрел на то, как Виолетта знакомится с Луи сердце его трепетало, и на секунду показалось, что она та самая Виолетта из их писем. Что он мог подойти к постели, обнять её и приласкать, попросить её остаться, потому что это было то, чего она хотела когда-то, и то, чего он хотел сейчас и всегда. Но в её глазах были лишь непонимание, смятение и испуг, стоило столкнуться с Алфи взглядами. Ничего прежнего. Всё в ней новое.

За завтраком картина было душещипательной.

Луи размазывал кашу по тарелке, Алфи звякал ложкой в утреннем кофе, а Виолетта задумчиво сидела, сложив на столе локти, не сводя глаз то с еврея, то с его ребёнка.

Она искала сравнения и молчание никто не нарушал, не отвлекая Виолу от важного дела.

Сейчас она ему предъявит или причинит вред Луи, чтобы Алфи вернул ей сына? От неё стоит ожидать чего угодно, женская месть ужасна. К тому же, её заденет тот факт, что Алфи уже шесть лет как отец, а узнала она об этом только сегодня. В письмах Соломонс не раскрыл карт и даже не обмолвился о гражданском браке с матерью Луи. Не потому что боялся реакции Виолетты, а потому что знал, что в любой миг письма могут перехватить, и тогда еврей станет ещё более уязвим.

А она не сказала ему правды, завела интрижку пока фактически ещё была с евреем.

«Квиты!» — думал еврей, но на душе его было по-прежнему гадко, потому что об него вытерли ноги, и Виолетта знает, какой же Алфи слабый в глубине, какой ранимый и ласковый. А это всё — его якори, и уж никак не козыри.

Она знает Соломонса истинного, настоящего, без масок суровсти и строгости, и может поэтому не так сильно боится, словно не боится его совсем. Пугается, от случая к случаю, только и всего.

— Ты сейчас меня насквозь прожжешь, — заметил Альфред, и Виолетта увела глаза, утыкаясь в кашу.

— Что это за клейстер? — брякнула она, начиная утреннюю потеху, встряхивая ложкой, и каша со звонким шлепком упала на стол, на что Соломонс сделал глубокий терпеливый вдох.

Луи начал копировать действия девушки, и еврею это не понравилось.

— Что такое клейстер? — спросил Льюис отца и Виолу одновременно.

— Это каша, которую варит твой дорогой папа, — прощебетала она, оказавшись быстрее, — Может, он хочет чтобы эта каша слепила наши губы, и мы не могли разговаривать? — показала она на губы, якобы сшив их, — Хороший ход, мистер Соломонс, — заметила она, — Трусишь, что я расскажу Луке о том, как ты себя подло вёл?

Алфи хмыкнул, мечтая разорвать эту дрянь на месте. Прогнать Луи и разложить её на столе!

— Твои губы, как верхние, так и нижние, даже моментальным не слепить, всё равно разойдутся и парочку итальянцев там, да наследят, ага? — начал еврей, — Луи, закройка ушки, будь добрым мальчиком, — попросил он сына, — Поверь, дорогуша, Лука творил вещи и пострашнее!