Твоя половина мира

Они с Элен завтракали. Чуть северней это назвали бы обедом, но у славян ритуалы привязаны не ко времени суток, а к собственному распорядку дня. Они легли уже утром и спали не больше двух часов, но проснулись в Москве и поэтому — завтракали. Дрянной гостиничный монитор показывал какое-то старое кино на русском. Потом начались новости. Пара сюжетов прошла мимо: политика, то-се. Потом... Элен заметила психа из “Поросячьего визга” и прибавила громкость. Репортер сообщил, что псих действительно был психом, и... тут появилась комната, Тиль узнал ее сразу: книжные полки, громадный аквариум... Кровь. Кресло. Возле кресла — мертвый Полушин...

Нет, не так.

Возле кресла — мертвый мужчина. Камера движется от ног к голове, и у самого подбородка... Тиль опускает глаза.

Он не мог на это смотреть.

И еще... Еще кое-что поважнее.

Он не захотел видеть мертвого Полушина второй раз. Прежде чем Федор появился, Тиль уже увидел его — секундой раньше. Не на экране — в своем форвертс. Которым в тот момент безраздельно владел Демон...

— Вам плохо? — встревожилась женщина.

— Хуже не бывало, — сказал Тиль.

Он вдруг почувствовал себя так, будто нюхнул нашатыря — больше, чем полагается. Сознание прояснялось — резко, слишком резко. От этого Тиля снова качнуло, он попятился к столу и тут обнаружил, что в коридоре полно свободного места: стол занимал треть, максимум четверть ширины. Рядом оставался нормальный проход, шагать по бумагам нужды не было...

Он ощутил, как в крови что-то горит, как форвертс — его родной, собственный дар — сжирает транквилизатор и, становясь неуправляемым, прорезается все дальше, множится безмозглой и непобедимой опухолью, подчиняет весь организм себе... и, не исключено — Демону.

Тиль судорожно открыл пузырек и опрокинул его в рот. Бутылку он оставил в такси, запить было нечем. Слюна пропала, и капсулы слиплись в твердый ком.

— Дайте воды, — пробормотал он.

Женщина сунула ему в руки пластиковый стаканчик и лишь потом рассмотрела этикетку.

— Да вы... с ума сошли! Гипнотиморол — это... Сколько вы приняли? Тоже в холодильник захотелось?!

— Вот именно. В холодильник. Где Полушин?

— Вы в таком состоянии...

— Не беспокойтесь, мне уже лучше.

Тиль подозревал, что и эта порция скоро нейтрализуется, а больше у него не было. Да и нельзя же глотать транквилизаторы бесконечно, нельзя кормить это, рождающееся внутри, — непонятное и агрессивное. Но сейчас он действительно как будто пришел в себя.

Женщина, причитая, остановилась возле двойной двери — одной из многих в этом коридоре. Тиль не видел, чтобы она проверяла какие-то записи.

— Вы их по именам помните? — спросил он.

— Кого?

— Покойников.

— Перестаньте, я вас умоляю... Ваш Полушин здесь. Смотреть будете или нет? Может, не надо?..

— Надо.

Помещение, против ожиданий, оказалось маленьким и теплым. По стенам, от пола и до потолка, шли закрытые квадратные секции. Слева в углу стояли две сложенные каталки. Прямо напротив входа торчала ширма, обклеенная оранжевой пленкой.

Створки сзади сомкнулись, одновременно лязгнул засов. Спустя мгновение оранжевая перегородка отъехала в сторону. Ефимов сдвинул ее ногой, руки у него были заняты автоматической винтовкой.

Тиль вздохнул и, вытащив пистолет, бросил его на пол.

— Форвертс тебя подвел, Хаген, — сказал следователь.

— Нет, не подвел. Кто продал-то?

— Есть доброжелатели, есть... — Ефимов медленно переместился в сторону, к тележкам. — Будь добр, отойди от двери.

— Что ты волнуешься? Она заперта.

— И все же отойди. Вот так, спасибо.

— В полицию не поедем?

— Поедем обязательно. Но сперва побеседуем. В частном порядке. — Ефимов опустился на тележки. — Я вспомнил... Вспомнил, Хаген! Многое из того, что... чего не должно быть. Чего и не было никогда.

— Занятно. Врачу показывался?

— Я не болен, — серьезно ответил следователь. — У меня такое впечатление, что это вообще не со мной происходит. Не со мной, а с кем-то другим. — Ефимов поправил винтовку. — Это происходит с тобой, Хаген. Или... Рихард Мэйн?

— Неплохо. — Тиль присел на корточки.

— Я... боюсь сойти с ума, Хаген. Очень боюсь.

— Это не сумасшествие. Это и есть — форвертс.

— Как он у меня? Откуда?!

— Мы с тобой не родственники, часом?

— Нет. Я наводил справки, копал до пятого колена. Точно — нет.

— Тогда и объяснения нет. Слушай, Николай... а может, не надо тебе этого? Зачем?

— Говори.

— Рихардом Мэйном я тебе никогда не представлялся.

— Я видел твою ИД-карту! Я держал ее в руках, и...

— Ты мог бы держать ее в руках, Коля. Если бы я ее предъявил. Но ту карточку я тебе не предъявлял. Я мог бы — если бы мы встретились в квартире Полушина. Если бы я туда зашел. Но я не заходил. Понимаешь?

— Нет, не понимаю! Я тебя видел! Вчера в торговом центре твое лицо показалось мне знакомым. Я начал вспоминать...

— И что же ты, интересно, вспомнил?