Твоя поневоле

— А я знала, что добром это не закончится, — ворчит. — Вечно ты куда-то вляпываешься. О ребёнке бы подумала. Так ты где сейчас? У него, да?

— Мам, пожалуйста, — прикрыв глаза, мысленно считаю до десяти, уговаривая себя не раздражаться по пустякам. Она такая. Точка. Её никогда не исправить. Она меня любит, но увы, показывать свою заботу иначе не умеет. Не научили.

Смирение и прощение — два постулата крепких нервов.

— Говорю ещё раз — не связывайся. Послушай мать.

— И я тебя тоже люблю.

— Ты мне зубы-то не заговаривай! — снова ворчит, но уже мягче. — Волнуюсь я за тебя. За Мишку. Не нравится мне это всё, я в таких вещах не ошибаюсь.

Лязгает замок тяжёлых обшарпанных ворот, и сердце подскакивает куда-то к горлу. Приподнимаю руку и смотрю на запястье.

Ещё же четыре минуты…

— …может, уехать куда-нибудь отдохнуть? На Карпаты, там моя знакомая санаторий содержит… — доносится из трубки. И я слышу произнесённые ею слова и даже понимаю каждое из них по отдельности, но в целое предложение они никак не желают складываться. Хаос из букв, интонаций, вложенного смысла.

Сердце стучит. Стучит так сильно… и замирает, когда я вижу Его. Короткая стрижка, чёрные джинсы, полупустая спортивная сумка через плечо.

— …я могу позвонить и обо всём догово… — на ощупь сбрасываю вызов и так же на ощупь отпускаю гаджет в карман штанов. Рука дрожит и отказывается слушать — телефон с глухим стуком падает на землю.

И не сдаётся ведь мама — тут же звонит снова. Пытается достучаться до непутёвой дочери. Душный воздух тёплого осеннего вечера разрезает ненавязчивая трель, но я слышу её словно откуда-то издалека. Откуда-то оттуда, где осталась прежняя я.

Прости, мама, но я уже не принадлежу самой себе.

За его спиной смыкаются ворота, но он продолжает стоять и смотреть на меня, чуть склонив голову на бок.

Сердце — бейся!

Отрываю от гравия отежелевшую подошву кроссовка. Делаю шаг. Другой.

Молодой парень, стоящий напротив, тоже делает шаг навстречу.

Я не плачу, но изображение словно размыто, я плохо вижу его лицо. А может, намеренно избегаю на него смотреть. Как же мне страшно утонуть в бездонной синеве его глаз.

Я столько раз тонула в ней в своих снах все эти невыносимо долгие два месяца…

Когда друг до друга остались какие-то несколько несчастных шагов, зависаю, не решаясь идти дальше. Утекло много воды, он мог возненавидеть меня за это время. Жизнь в камере СИЗО даже отдалённо не напоминает курорт в пенхаусе на Рублёвке. Но он сам сделал этот выбор! Сам! Зачем было настаивать на своей причастности к смерти отца, зная, что это не так? Чтобы только доказать что-то мне?!

Глупый мальчишка.

Решаюсь поднять на него взгляд. Он похудел и абсолютно точно стал старше. Но его глаза… нет, ничего не изменилось.

Кай. Это он.

Кончики его губ ползут вверх. Бросив сумку на пыльный асфальт, разводит в стороны руки, приглашая меня в свои объятия. И я иду… нет — бросаюсь к нему, утыкаясь лицом в расстёгнутый ворот рубашки.

Он запускает руку в мои неприлично короткие волосы, и я ощущаю макушкой его улыбку.

— Тебе идёт новая стрижка.

Поднимаю голову и провожу ладонью по его остриженному практически под "ноль" затылку.

— А тебе нет. Боже, что они с тобой сделали.

— Полностью моя инициатива, хотел быть в струе. Планировал наколоть на спине колокола, но случайно откинулся на двадцать пять лет раньше.

Округляю глаза и неожиданно начинаю хохотать словно чокнутая. До слёз, до коликов в животе. И он смеётся со мной вместе, и наш смех снова сплетает кружева нашей персональной симфонии двух безумцев.

Мой маленький психопат с аурой цвета индиго. Моё сумасшествие. Мой КайФ.

— Ты такой идиот, Господи, какой же ты идиот… — слёзы смеха неожиданно перерастают в рыдания. — А если бы не нашли того, кто заказал твоего отца? Тебя же могли посадить.

— Но не посадили же.

— Но могли!

— Но я же здесь! ​​- он обхватывает моё лицо руками и пристально смотрит в глаза. — Теперь-то ты мне, надеюсь, веришь?

Кай. Мой отчаянный снежный мальчик, неожиданно ставший целой Вселенной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Провожу ладонью по гладковыбритой щеке, трогаю пальцами чуть шероховатый шрам, сложенные тревожным домиком брови, губы, которых мне так не хватало…

— Поехали домой.

​​

Конец