Твоя реальность — тебе решать

— Я помню свою фамилию. Это фамилия моего родного отца. Он погиб, когда я под стол пешком ходил. И его я не помню. Меня вырастил батя, Дашкин отец. И вся моя семья Фроловы, кроме меня. Когда получал паспорт, мог изменить фамилию, но батя сказал, что тогда о моем отце не останется даже имени и памяти, а ведь он был героем: вынес детей из горящего дома, вернулся в дом, а балки рухнули… Сказал, что именно поэтому не стал усыновлять меня после свадьбы с мамой. У нас дома даже награда висит, которую моему отцу дали посмертно. Поэтому… поэтому если ты хочешь сказать что-то колкое, зови по имени, как хочешь склоняй! Но фамилию…

Он просто шел, следом за собакой, и на свою спутницу не смотрел. А та глядела на него во все глаза и даже забыла, что именно хотела сказать. В эту самую секунду ей вдруг показалось, что эту историю Тимофей никому не рассказывал. Может и говорил об отце-пожарном, но не так. Не теми словами. Не теми эмоциями. И она не знала, что ответить на эту искренность.

— А у меня… нет отца, — почему-то сказала она, и сама испугалась этой откровенности.

Тимка вскинул на нее глаза.

— Ну…

— Да нет, конечно, он есть. Но кто он, как зовут, чем занимается, я не знаю. Мама не говорит… А сейчас мне даже не очень-то интересно. Так что моя фамилия — это фамилия деда. Он меня воспитал. Ты ведь понял уже, ма меня рано родила…

— Ну, не в двенадцать же? Ей на вид лет восемнадцать!

— Ей тридцать один. Осенью тридцать два будет.

— А тебе? Нестеров, сказал, что ты маленькая…

Лера скривилась:

— Не поминай к ночи! Мне в марте четырнадцать исполнилось.

— В смысле четырнадцать?

— В прямом. А тебе сколько?

— Семнадцать в сентябре будет.

Они обошли школу и повернули к ручью, в сторону старого парка. Граф весело трусил впереди, не забывая оставлять метки на столбах и деревьях. Солнце уже коснулось крыши многоэтажного комплекса на западе. Ветер трепал волосы Леры, ерошил вихор Тимофея, но было тепло совсем по-летнему. Ребята вышли к парку, когда Тим вновь нарушил тишину. Он помнит свое детство до появления в их с мамой жизни Алексея Фролова. Но у него, как бы там ни было, был отец. Была память. Были фотографии, видеозаписи. Есть что посмотреть, к чему прикоснуться. В жизни Леры же…

— А ты не думала о своем отце? Неинтересно? — спросил Тим.

Девочка посмотрела на него, удивилась.

— Если скажу, что нет, то совру. Думаю, он даже не в курсе, что есть я.

— В смысле? — Тимка даже шаг замедлил.

— Ну… переспали… разбежались… а тут бац — ребенок. Ну, бывает же…

У Тимки было железобетонное понимание семьи, брака, детей. Такое — познакомились, переспали, разбежались, ребенок — в его сознании не укладывалось. Карина… Карина была ошибкой, глупой местью. Тимке не было шестнадцати, но он четко понимал, что от такого способа общения могли появиться дети, поэтому соблюдал все меры предосторожности. Здесь же… Хотя, если подумать, коль мать была совсем девчонкой, может, и отец тоже был школьником?

— Я бы не хотел так…

— Да уж. Когда полный комплект, веселее, — согласилась Лера, но Тимка покачал головой.

— Ты не поняла. Это же… ребенок. Человек! Что значит «не знает о ребенке»? Это же не вещь в автобусе забыть! Это… Не знаю, что получилось у твоих родителей, но, если бы такое случилось со мной, я бы хотел знать, что где-то есть мой ребенок.

Лера молчала. Тимка даже испугался. Она шла, спрятав от ветра нос в высоком вороте толстовки, и смотрела под ноги, сунув руки в карманы. Челка закрывала лицо, Тим видел лишь уши. Днем в мочках красовались довольно длинные сережки с крестом, сейчас украшений не было. Шла и думала о чем-то своем. О чем-то невеселом. Уваров вздохнул.

— Извини, — только и сказал он.

Лера улыбнулась на это. Она не оглянулась на парня, но он увидел, как дрогнули губы, как появилась на левой щеке ямочка. Миленькая такая ямочка. Почему он увидел ее только сейчас?

— Не бери в голову! Всё ок! — бодро сказала она. Слишком бодро. Слишком весело. Слишком фальшиво. Но Тим промолчал. Обычно он балагурил и хохмил, но здесь… И дело даже не в треснутой губе. Дело в этой девчонке-драчунье с короткой стрижкой и миленькой ямочкой на левой щеке. Всё дело в ней.

У Тимки зазвонил телефон. Он будто очнулся: время десятый час, а до дома еще три дня лесом, два дня полем, и остаток пути на собачьих упряжках…

— Мы тебя проводим, — предложила Лера.

Тимка кивнул, и они повернули на запад. Шли по тротуару навстречу заходящему солнцу и молчали. Каждый думал о своем: Тим о Лере, Лера о Тиме. Думали, но боялись даже себе до конца в этом признаться.

Прошли еще два квартала, Тим придержал Графа и протянул поводок своей спутнице.

— Мне прямо, а тебе направо, — и парень махнул рукой в том направлении: далеко впереди виднелся угол магазина, где он покупал леденец.

— Я могу…

— Мне так спокойней будет. Или давай всё же провожу…

— Еще чего! Тут идти-то!

Уваров кивнул, перевесил сумку на правое плечо.

— Ну… пока, — сказал он и погладил Графа.

— Пока, — ответила Лера.

Она смотрела на него, а он на нее. И оба даже не двинулись с места.

— Иди, — махнул рукой Тимка.

— А ты чего не идешь?