Твоя реальность — тебе решать

— Пока, — сказала она и помахала рукой.

— Пока, — ответил Ник и помахал в ответ, а потом долго провожал глазами девочку. Егор, стоя над ним, молчал.

От неожиданно появившегося пациента Егор вернулся в полночь. Брат заглянул к сестре в комнату — Вероника уже спала, и Шэрон, огромный черный персидский котяра, нагло развалившийся поверх одеяла, жмурился от яркого света, падавшего на него из прихожей, и всей сытой холенной мордой показывал свое неприятие. Егор усмехнулся и вдруг вздрогнул от неожиданности — кто-то положил руку ему на плечо — и оглянулся. Мама запахивала на груди кардиган, щуря с непривычки глаза. Старший сын улыбнулся и обнял ее.

— Есть будешь? — спросила она.

— А Серега разве не все съел? — усмехнулся Егор.

Мать похлопала его по плечу и усмехнулась:

— Не переживай, я два противня мяса делала. Пошли, полуночник.

Глава 4. Детская боль — ирония взрослой жизни.

Страх всегда притягивает именно то,

чего ты боишься. А если ты ничего не боишься,

ты становишься невидим.

Лучшая маскировка – это безразличие.

Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»

Утром в понедельник Никита из дома вышел пораньше, дошел до детской площадки, где позавчера вынужден был сидеть перед Вероникой с малиновыми ушами. Третья школа стояла в соседнем дворе, на нее выходили окна всех домов квартала, но из-за высоченного забора, которым обнесли школу, пройти к проспекту можно только через этот двор. Парень глянул на часы: 7:20. Вряд ли Вероника успела пройти. Перешагнув низенький забор площадки, Ник уселся на лавочку прямо напротив дорожки, выложенной плиткой, теперь он не пропустит девочку. В ушах звучал Макс Корж «Стань», парень вытянул длинные ноги и по привычке сложил их одну на другую, скривился от боли и подтянул к себе правую, пощупал голень: эластичный бинт был незаметен под брюками школьной формы. В кармане толстовки для физрука лежала свернутая справка, написанная четким ровным почерком Егора.

Манипуляции, что он проводил с конечностью Ника, вспоминать не хотелось. У матери были напуганные глаза, когда сын в обнимку с каким-то молодым мужиком ввалился в квартиру. А этот мужик еще и хозяйничать начал: «подайте», «принесите», «не забывайте», «пусть сидит дома», «нужно поберечь» и дальше прямо по тексту тренера. Как сговорились! Мать только глазами хлопала. А Егор, вытащив иголки из ноги, наложив бинт, убрался восвояси. А на следующий день опять пришел, но уже с Серегой. Опять иглоукалывание, опять наставления, только уже от Сергея. То ли из-за того, что Егор издевался над Никитой, то ли просто на Серого было интересней смотреть, но мать слушала пловца, открыв рот, но при этом не забывала вставлять в его монолог свои «а я говорила», «ну ничего, ничего», «конечно, конечно» и тому подобное.

Никита же просто молчал и смотрел на Егора. Тот дал ему свою визитку с контактами. «Спортивный врач, кинезиолог, реабилитолог и (совсем странное) иглорефлексотерапевт» было указано на ней. Егор практически ни о чем не спрашивал, ткнул пару раз в руки-ноги и всё! Тело само всё рассказало, выложило всё, ничего не тая. Никита только успевал вытирать слезы, навернувшиеся от боли. Он стискивал зубы, а слезы знай бежали. Черт! А ведь даже не вспомнить, когда плакал в последний раз. Наверно, когда мать Тимки увезли на «скорой», а сам Тимка не мог плакать. Сколько им было? Лет девять-десять…

Врач, заметив слезы своего пациента, пожалел мальчишку. Поводил руками, куда-то понажимал — и проклятущий спазм отпустил из цепких лап свою жертву. Егор говорил мягко и очень тихо, и боль успокоилась, а тело, получив с добрый десяток игл, и вообще перешло в режим энергосбережения — Никита даже не заметил, как вырубился. Выключился, как из розетки кто-то выдернул. Проснулся от того, что Егор накладывал бинт.

— Там указан мой номер, если что — звони, — сказал врач, складывая в чемоданчик инструменты и пузырьки. — Ногу беречь. Я еще Нике скажу.

Никита приподнялся на локте.

— А Ника-то тут при чем? — попробовал сопротивляться подросток.

Врач защелкнул замочек на чемоданчике и хмыкнул:

— Думаю, именно она и при чем.

Никита почувствовал, как загорелись уши. Он и так себя ощущал не в своей тарелке. В его комнате находился посторонний человек, который видел его слезы, видел его слабость, а сам Ник даже встать не может, потому что велено лежать. Да если бы даже велели бежать, он бы не смог: нога казалась чужой. К тому же этот самый человек был братом Вероники, этой рыжей классной девчонки. За всю игру они перебросились десятком фраз, не более. И не понятно, как Ника к нему относится, но хотелось верить. И Никита, глядя на Егора, уже приготовился к тому, что тот станет угрожать («увижу рядом — прибью»), а тот бросил взгляд в окно, усмехнулся, повернулся к Никите, зачем-то помахал руками — сначала левой, потом правой — опять усмехнулся, и вновь посмотрел на своего пациента.