Твоя заря

— Лучше было бы все-таки ехать нам через туннель, — рассуждает вслух Лида. — Да и красив он, белый, как дворец, тот Диоген-туннель, особенно когда влетаешь в него из темноты ночи… из-под дождя! Могли бы, а вместо этого…

— Никогда не жалей о том, чего не возвратишь, — замечает ее мама. Считай, что выпала нам именно эта дорога, а не другая…

Пока Заболотный где-то там выясняет ситуацию, мы терпеливо сидим в машине и слушаем музыку. Тамара, закурив сигарету, доверительно обращается к Заболотной:

— Вы должны были, Соня, все-таки настоять… В самом деле, почему не кто-то другой? Отказался бы — и дело с концом. Нашли бы замену!

— Что бы он, да отказался! — Соня произнесла это с гордостью, в которой и ирония, и чувство достоинства. — Что вы, Тамара? Вы же знаете его не первый год… Отказаться, уклониться, да еще когда речь идет о судьбе детей? Хорошенького же вы мнения о нем!

Она не скрывала сейчас своего превосходства над Тамарой, давая понять, что есть вещи, которые ей элементарно ясны, но недоступны ее приятельнице.

— А ты, Лида, как считаешь? — призвала она девочку в качестве арбитра.

— Я за вас, тетя Соня, — поддержала Заболотную Лида. — Подписываюсь под каждым вашим словом…

И, ближе наклонившись к Соне, что-то зашептала ей на ухо. Их секретничанье, видимо, было неприятно Тамаре.

— Где больше двух, говорят вслух, — сделала она замечание Лиде, но это касалось обеих. — Вы лучше вверх поглядите, небо-то какое… Небо, оно везде и почти всегда красиво… Воистину, как у поэта: «Цвітуть осінні тихі небеса…»

Цветут, цветут… А пробка пока что словно окаменела, ничем ее, кажется, не сдвинуть. Больше того, где-то и там вдали, куда глаз не достанет, эта суперпробка с каждой минутой во всех направлениях растет и растет. Юноша, водитель соседней машины, шутит: не вырастет ли такая, что во весь континент?..

— Геликоптер, смотрите! — восклицает Лида, указывая на восточный сектор неба. — Не иначе как полицейский пробует оттуда регулировать!..

Мощно грохоча, вертолет задребезжал над нами, вот он, снижаясь, уже кружит над площадью, где, видимо, произошло что-то серьезное, — даже геликоптер как бы занервничал, до нас доносится гул его, сердитый, прямо-таки грозный.

— Ну, где же он там запропастился? — вырывается у Софьи Ивановны согретый гордостью тревожный упрек, относящийся, конечно, к Заболотному, которого за столпотворением теперь и совсем не видать. — Вечно ему больше всех надо…

Лида внимательно посмотрела на нее…

— Но ведь и этим Кирилл Петрович вам тоже нравится? Скажите честно?

— Смотрите, какая проницательная, — с улыбкой покосилась на нее Заболотная.

— Такое неравнодушие ко всему можно только приветствовать в человеке, пустилась в рассуждения Тамара. — В этом, по существу, раскрывает себя душа, характер, личность и, разумеется, темперамент… Надеюсь, меня поддержит и доктор наук, который сегодня одаривает нас больше ученым своим молчанием, — ссылается соседка на меня. — Только пусть у вас, товарищ эколог, не создается впечатление, что, воздавая должное Заболотному, мадам Дударевич тем самым будто преуменьшает достоинства собственного мужа… У моего благоверного столько несомненных заслуг! Он у меня, скажем, теннисист международного класса, никто из наших, в том числе и Заболотный, у него не выигрывает, никому этого не дано, кроме меня, разумеется. Труднейшими йоговскими упражнениями овладел, куда там до него Заболотному… Мой на голове по полчаса может стоять! Даже делает асану, которая называется «замок»: собственную ногу на шею себе забрасывает, представляете?.. Однажды забросил, «замкнул себя», я поехала по магазинам, возвращаюсь, а он все сидит, посинел, замкнуться-то замкнулся, а разомкнуться без меня никак не может!..

— Мама! — с упреком посмотрела Лида на повеселевшую мать, которая, заливаясь смехом, видно, ничуть не жалела, что выбалтывает сугубо семейные подробности.

Стоим глухо, ни с места.