Твоя звезда

Степа хорошо помнил, как он шел тогда по территории знаменитого «Мосфильма», оглядываясь. Нет, никаких известных лиц он не видел. Кругом очень хорошие машины, что-то перестраивают, какие-то корпуса обветшали… Потом он долго плутал по бесконечному корпусу, поднимался по лестницам, шел по переходам, сильно опоздав к назначенному времени. Когда нашел нужную комнату, там уже сидело человек восемь – на черном ободранном диване, на стульях у стены и за столом.

– А! – сказала ассистентка. – Пришел. Так, погоди… Ты же у меня Васильков, правильно? Васильков, Васильков… – Женщина с любопытством его разглядывала. – Да-да-да… Степан, правильно?

Степа кивнул. Лучше помалкивать до поры до времени. Дефект речи могут сразу и не заметить. Одно время он пытался ловко выбирать слова, где нет звука «с», научился быстро переделывать на ходу все предложения. Но иногда это мешало ему общаться с собеседником. Поэтому он просто стал говорить меньше. Переучиться и правильно говорить «с» у него так и не получилось. Он несколько раз дополнительно занимался с преподавателем техники речи, не с Анатолием, с другим, делал упражнения, но то ли мало старался, то ли что-то не срабатывало – механизм запоминания нового никак не включался, и, сколько бы он ни занимался, ни говорил скороговорок, его свистящее «с» так и свистело, спотыкалось на зубах, меняло серьезные сцены, делая их смешными, на радость однокурсникам, которые не устали за четыре года обучения смеяться над Степиным дефектом. Театральные же роли после окончания института у него были такие ничтожные, что дефект его не мешал.

В одном театре он в утреннем детском спектакле играл медведя, который время от времени ходил по сцене и рычал. У него была неожиданная задача – текст на самом деле был написан, но режиссер просил этот текст не говорить совсем. Запомнить, но все слова заменять рыком. Это было очень смешно, дети радовались, партнеры – тоже. Степа уставал от этой роли невыносимо. Казалось бы – отчего тут можно устать? Не шпалы носить, не уголь копать… Все смеются… Но после того, как он полтора часа рычал на сцене, Степа старался как можно больше со всеми разговаривать. Говорил, говорил, просто так, чтобы говорить, словно боялся забыть речь… Ведь так удобно и даже приятно в какой-то момент издавать только страшные нечленораздельные звуки. В голове что-то отключается, ты словно перестаешь быть самим собой. Потом наваливались усталость и тоска, как от вина. Степа прорычал так всю осень и зиму – спектакль играли в каникулы и в выходные, зал был крохотный, поэтому играли часто, – и ушел.

Во втором театре у Степы трудовую книжку не взяли, но зато сразу дали роль в пьесе Чехова. Он ее репетировал три месяца, пытаясь понять, почему же герою всё время так грустно и грустно – любить грустно, есть грустно, писать письмо грустно, гладить собаку грустно… Кажется, понял. Нашел что-то созвучное в своей душе. Режиссер его хвалил. А потом вернулся со съемок в Казахстане другой актер, за два дня ввелся, и Степа сел в зал. Сидел два месяца, слушал, смотрел, запоминал новые мизансцены, пришел на премьеру, на второй спектакль, который мог бы сыграть он по закону театра, который никто никогда не соблюдает – нет в творчестве законов, на то оно и творчество, а не бухгалтерия… И… опять ушел, чтобы не провалиться надолго в глубокую вязкую яму депрессии, где нет света, нет смысла, нет дороги. Сидеть молча, без движения, никому не нужным и не интересным, шесть часов в зале, ничего не делая, было просто невыносимо. Стоять в сторонке на премьере, которую ты не сыграл, – тоже. Режиссер тогда ему сказал, пожимая руку на прощание: «Я тебя понимаю, давай, ищи себя! Попробуй, может, в мимансе что-то выйдет? Ты красивый, пластичный… К глухонемым сходи, у них театр хороший…»

– Кофе будешь? – спросила помреж и подмигнула ему. – Красивый ты… Даже лучше, чем на фото. Я думала, в фоторедакторе себя сделал… – Она заглянула в соседнюю комнату. – Петр Андреич! Пришел Васильков!

– Пусть зайдет! – услышал Степа хорошо знакомый голос, с легкой хрипотцой, с легкой ленцой, с легкой усталостью от всего и вся, которая так привлекательна, так загадочна… Сколько же у него было всякого за сорок лет, если он уже так устал…

Степа молча зашел и улыбнулся.

– Опа! – сказал Мазоров. – Абсолютный герой! Давай еще раз. Кстати, привет.

Степа не понял, что именно «еще раз», и на всякий случай опять улыбнулся.

– Шикарно. Вот так и стой!

Степа в замешательстве провел руками по волосам. К нему подошла женщина и, ни слова не говоря, убрала ему волосы со лба, пребольно зажав их руками.

– Так? – спросила она Мазорова.

Тот скривился:

– Не-а.

Женщина ловко перекинула волосы на одну сторону.

– Так?

– Не-а. Не блондин он. Не вижу блондина.

– Искали же блондина, Петр Андреич…

– Раньше видел, теперь не вижу.

– Покрасим, Петр Андреич.

– Ага… Повернись-ка спиной… Давай-давай! – Мазоров небрежно махнул рукой.