Твоя звезда

– Ты прямо как маленький у меня… Всегда такой наивный был… – Мать погладила Степу по руке. – Опухший вон весь приехал. С перегаром… Красоту всю свою пропьешь…

– А говорила «красивый»… – усмехнулся Степа. – Ладно, не пропью, не переживай. У меня вон тормоз теперь такой!.. – Он кивнул на Гошу.

– Да для кого это когда препятствием было! – вздохнула мать. – Ну что, не берут у тебя листовки? Отдавай мне все.

– Нет уж. Господа! Кто хочет дешево и классно постричься, мимо не проходи! – начал Степа хорошо поставленным голосом. – Стрижки классические, прикольные, на хайпе, на щах…

Мать покачала головой:

– Как ты плохо разговаривать стал, Степка. В Москве нормальному языку разучился?

– Да почему, мам? – изумился Степа. – Это современный язык, модный. Народ сейчас пойдет. – Он увидел, как заулыбались две девчушки и свернули к ним.

– Ой, а можно у вас автограф? Это ведь вы? Здесь что, фильм снимается?

– Не, это реклама, скрытой камерой… – прощебетала вторая. – А можно с вами сфоткаться?

– Если в салон красоты пойдешь, – улыбнулся Степа.

Девчушки, не обращая никакого внимания на то, что он говорит, быстренько сфотографивались с ним и убежали.

– Ну что, мерчендайзер, ничего у тебя тоже не получится! – Мать похлопала Степу по щеке и забрала у него листочки рекламы. – Не продавцы мы с тобой, Степка, не менеджеры и не маркетологи.

– Давай я все листовки просто у тебя заберу.

– Нет, так нельзя. Там считают клиентов с листовками. И мне с этого еще дополнительно платят.

– Сколько, мам?

– Не спрашивай! – отмахнулась мать. – На хлеб с маслом хватает.

– Ужас… – Степа вспомнил, сколько он денег потратил за этот год. Дотрачивал съемочные. – Хорошо, давай я вместо тебя постою, а ты иди с Гошей домой.

Степа, не слушая возражений матери, снял с нее парик со шляпой. Надел на себя.

– Предупреди там… – он кивнул на окно парикмахерской, откуда уже выглядывали удивленные лица. – Пострижем, побреем…

– У нас не бреют, Степ… – улыбнулась мать.

– И ладно. Зато красиво звучит. Как будто фильм дореволюционный снимается.

– Тебе бы всё играть!.. – Мать покачала головой.

Степа тут же вспомнил, с каким боем уезжал в Москву, уже когда поступил, к началу учебного года. Он счастлив был, а родители неожиданно стали протестовать. А может, они тогда были правы и то, что ему казалось несбыточной прекрасной мечтой, – просто химеры?

Когда на улице совсем стемнело и Степа окончательно замерз, из парикмахерской вышла женщина, забрала у него остатки листовок и протянула пятьдесят рублей.

– Это всё? – изумился Степа.

Женщина молча взяла у него из рук пятьдесят рублей и ушла, заперев парикмахерскую.

Степа брел домой, вглядываясь в окна. Давно он не гулял вот так по своему городу. Что-то очень изменилось, что-то обветшало прямо на глазах – вроде еще в прошлый раз, когда он приезжал, это здание было не в таком аварийном состоянии, не обвалился еще у него бок, не были заколочены фанерой окна… Или он тогда так был сосредоточен на себе, что ничего вокруг не замечал? А люди живут, продолжают жить в таком доме. Двухэтажный дом сбоку осыпался, часть квартир пустует, а в другой половине – свет в окнах, два окна даже поменяли, аккуратные светлые занавески, цветок… Шесть или семь крупных белых цветков на длинном стебле орхидеи.

На улице уже почти никого не было. И раньше город пустел к вечеру, но не так. Наверно, многие уехали в Москву. А куда еще ехать? Ведь и он сам не остался здесь. А мог, наверное. Но тянула, манила Москва. Степа отлично помнил свое четкое ощущение – вся жизнь только там, в огромной, шумной, сверкающей Москве. Здесь, дома, ничего нет.

Дома Степа налил себе чаю, удивившись, как мирно сидит Гоша перед телевизором и смотрит какую-то вечернюю передачу ни о чем. Люди говорят, говорят, кто умеет говорить хорошо и кто не умеет. Ведущая, симпатичная блондиночка с длинными волосами, путаясь в словах, задавала по ходу разговора вопросы сумбурные, глупенькие, видимо, написано у нее было что-то совсем другое. Она пыталась возвращаться к сценарию, заглядывала в листочек, спрашивала по написанному редактором, но люди уходили в сторону, отвечали что-то свое, и она сбивалась, теряла мысль, это получалось живо и любопытно. Может быть, именно поэтому Гоша и смотрел?

– Мам… – Степа подсел к матери, тоже сидевшей перед телевизором, и обнял ее. Почувствовав под рукой плечо матери – теплое, хрупкое, Степа как-то растерялся. В груди стало горячо, сердце застучало. Он и не думал, что у них так здесь все… Он вообще ни о чем не думал. А мать как будто и не собирается ни плакать, ни жаловаться. Как ему быть? Расспрашивать? – Мам… Я папиных вещей не вижу. Где он?

– На работе, сынок, – ответила мать, не отводя глаз от телевизора.

– У вас всё хорошо?

– Я же сказала – да.

– А где тогда он?

– Дежурит в клубе.

– Можно к нему пойти?

Мать повернулась и посмотрела на Степу. Помолчала и ответила:

– Конечно.

– Скажи адрес.

– Хорошо, скажу. – Мать чуть отодвинулась от Степы и замолчала.

Он снова крепко обнял мать. Тогда та, на секунду сжавшись, вдруг наклонила голову и стала плакать, повернулась к нему и уткнулась в грудь.