Твою беду руками разведу

— Вот замечательно! — шлепнул себя по бокам Колян. — Тебе, значит, все, а мне шиш на постном масле? А морда у тебя не треснет, Лягушка картавая?

— Ну почему же тебе ничего… — пропустив обидное прозвище мимо ушей из меркантильных соображений, Лиля хитро на него посмотрела и даже подмигнула. — А тебе я разрешаю всем рассказывать, будто я — твоя девушка и что мы давно уже… ну… как взрослые… Понял?

— И зачем же мне такое надо? — Семагин с недоумением посмотрел на бледную, худосочную и малоинтересную Лильку-лягушку.

— А затем, что как только у меня все заживет, мы с тобой… Ну… в общем, я хочу еще раз попробовать, когда уже больно не будет. Говорят, что это здорово приятно. А тебе, Колян, было приятно?

— Да не понял я… Ты ж орать начала как сумасшедшая…

— Вот и проверим!

И они проверили. И неоднократно. И очень скоро Лиля вошла во вкус. Ее новое положение семагинской девушки, которую он, как мог, украшал колечками, бусиками и прочей самой дешевой бижутерией, резко выделило ее из числа других воспитанниц. К ней, расфуфыренной разноцветными розочками, начали подваливать и другие детдомовские парни. Лиля никому не отказывала и вскоре стала почти такой же «богатой», как знаменитый Том Сойер, продававший квадратные метры забора тети Полли под побелку двойным слоем извести. Семагину, разумеется, не нравилось, что «его девушка» горазда и вашим и нашим, но он ничего не мог с ней поделать. Лиля полюбила секс всем своим существом. Больше ничего хорошего в ее детдомовской жизни не было. Когда ее несправедливо обижали, что случалось каждый день и не по одному разу, когда приходилось жевать на завтрак плохо проваренную перловку, а на обед — жесткую, жилистую курицу пенсионного возраста, Лиля всегда знала: настанет вечер, и на грязном покрывале в бурлящем и воющем подвале не слишком умелые мальчишеские руки и губы сумеют подарить ей неземное наслаждение. Она улетит под облака и несколько минут будет чувствовать себя самой счастливой на свете даже без хрустальных туфелек, нарядных платьев и карет.

Конечно же, Лиля знала, что после получения плотских удовольствий у девушек могут образоваться дети. Детдомовкам ли этого не знать! Но она почему-то была уверена, что именно ее персону материнство как-нибудь обойдет стороной. Не обошло. Однажды по ряду определенных признаков она поняла, что беременна, и сильно испугалась. Кто приходится отцом образовавшемуся в ее утробе ребенку, сказать было невозможно.

Само собой разумеется, что родить Лиле не позволили. Да она и сама не хотела иметь ребенка, поскольку еще не ощущала себя взрослой, а маленьких детей вообще ненавидела. Было ей тогда всего четырнадцать с половиной лет.

Аборт Лиле делали в тех же условиях, что и во всех абортариях Советского Союза, где царствовал поточный метод: одна женщина вываливается из операционной с вылезшими на лоб глазами, покачиваясь от слабости и боли, а вторая, дрожа и чуть ли не икая от страха, заходит туда на слабеющих ватных ногах. Наркоз не был предусмотрен в принципе, обращение было беспардонно-хамским. Лиля думала, что умрет прямо на залитом кровью гинекологическом кресле, но выжила. Ее долго не выписывали, поскольку у нее поднялась температура и держалась около недели. Ее повторно чистили, все так же без наркоза. Лиля уже начала надеяться умереть на пике боли, но опять выжила, получив пожизненный приговор: «Бесплодие». Диагноз ее обрадовал. Он означал, что ей больше никогда не придется корчиться в нечеловеческих муках перед хирургом в мясницком фартуке и с садистскими наклонностями, не нужно будет расплачиваться адской болью за минуты наслаждения. Она отмучилась на всю оставшуюся жизнь.

Вернувшись в детдом, из которого уже вылетели в новую жизнь Колян Семагин с одноклассниками, Лиля заметила нового молодого и очень симпатичного физрука. Однажды вечером, когда Константин Александрович, готовясь к новому учебному году, задержался в своем зале за покраской решеток на окнах, Лиля, проскользнув в приоткрытую дверь, вызвалась ему помочь. Физрук не отказался, поскольку огромных окон в физкультурном зале было много и, соответственно, работы — непочатый край. Каково же было изумление молодого педагога, когда он заметил, что Лиля, стоявшая на верхней ступеньке стремянки, под детдомовским халатиком не носила белья, как некоторые голливудские звезды. О подвигах Лильки-лягушки он уже был наслышан, а потому посчитал, что вполне может приложиться к неиссякаемому фонтану. За детдомовку никто бить морду не станет и в милицию не накатит.