Когда Карл Роджерс вернулся из поездки, он сказал, что даже не думал, что в СССР читали его книги, поскольку ни одна из них не была переведена на русский язык. Он был скептически настроен насчет того, что они знали что-то о его работе.
Визиты ряда гуманистических психологов в Советский Союз в конце 1980‑х повысили статус и популярность этого направления психологической науки. И конечно, такого рода программы были весьма востребованы, поскольку в стране не было ни телефонов доверия, ни методов кризисной интервенции, а уровень клинической подготовки оставлял желать лучшего. Во времена правления коммунистов у людей не было эмоциональных проблем, во всяком случае так предписывала власть.
После кончины моего отца в 1987 году доктор Алексей Матюшкин[20]
предложил мне продолжить работу, начатую Карлом Роджерсом в СССР. Я объяснила, что мне хотелось бы обучать своему методу, который несколько отличается от метода моего отца, и дала ему литературу, чтобы познакомить с человекоцентрированной терапией посредством экспрессивных искусств. После ознакомления с ней он прислал мне восторженное приглашение.Обе мои поездки в СССР (в 1989 и в 1991 годах) сделали меня мудрее. Мои попытки что-то понять в области политики, экономики, а более всего в обстоятельствах жизни тех, кто на протяжении семидесяти лет жил под властью репрессивной и жестокой системы, настолько глубоко затронули меня, что изменили мой собственный взгляд на жизнь. Когда меня спрашивают, чему я там научилась, я отвечаю: «Смелости и терпению». Каждый раз, когда иду в расположенный по соседству с моим домом огромный супермаркет, переполненный всевозможными продуктами, я вспоминаю мои походы в московские универмаги, где люди стояли в очередях, чтобы раздобыть несколько фунтов колбасы или кусок масла.
Примечательно (поскольку это обнаруживает процесс изменений в стране), что первое приглашение мне в 1989 году поступило от могущественного государственного учреждения – Академии педагогических наук. Мой второй приезд был спонсирован двумя новыми частными некоммерческими институтами, созданными для обучения психотерапевтов, – Московским институтом психологии и психотерапии и центром «Гармония». В течение года, пока я писала эту книгу, произошли невероятные изменения: СССР стал СНГ, наши советские коллеги начали называться российскими, Ленинграду вернули прежнее название – Санкт-Петербург, а наши эстонские коллеги восстановили свою национальную независимость.
Обе мои поездки включали в себя интенсивный тренинг по человекоцентрированной экспрессивной терапии для практических психологов, педагогов, социальных работников, врачей, сотрудников служб телефона доверия и ученых-исследователей. В 1989 году я пригласила своих коллег, Клэр Фитцджеральд и Фрэна Мейси, поработать со мной в одной команде. В 1991 году мы с Фрэном продолжили эту работу, предложив опыт экспрессивных искусств как для индивидов, так и для групп, чтобы углубить самосознание, усовершенствовать навыки невербальной коммуникации и открыть более высокие состояния сознания. Этот опыт был связан с клиническим тренингом по человекоцентрированному консультированию.
Вовлекаясь в процесс творческой связи, россияне увлеченно открывали свою творческую, интуитивную природу, погружаясь в болезненные эмоции и травматический опыт, создавая рисунки, делая коллажи или выражая себя в танце. Исследуя свой внутренний мир как с помощью метафор, движений и образов, так и с помощью слов, они преобразовывали б
Эстония: «Все, что нам говорили, – ложь!»
В эстонском городе Тарту (тогда часть СССР) участники группы создали коллажи, изображавшие их чувства от того, что представляет собой их жизнь в настоящем. Я попросила «Петера» рассказать мне о своем коллаже – комбинации фотографий, вырезанных из журналов и газет, и его оригинальной художественной работы. Он ответил: