Творческие работники

Группа западных интеллигентов и лауреатов Нобелевской премии написала гневное письмо – протест властям. Протест против (так было в письме сказано) «бесчеловечной игры чужими судьбами». Газеты кричали о попрании человеческого достоинства и еще о том, что есть все же люди, которые не боятся выступить (потому что группа молодых людей внутри тоже написала письмо протеста и переправила его копию неизвестным способом в западную прессу).

Фильм тем не менее получил международный приз, а некоторые газеты Свободного мира стали писать вовсю, что ничего ущемляющего человека в этой истории нет, что, мол, когда наша актриса совокупляется перед камерой, то вовсе неизвестно – жизнь это для нее или игра сценическая? Так что прежде чем кричать о соломине в чужом глазу, не поискать ли бревно в собственном… Вышел большой спор в заграничной прессе. Если она при этом испытывает чувство, то это не искусство, а просто совокупление у всех на виду, то есть жизнь, а если не испытывает сексуального удовольствия, то это мастерская игра… (так писали одни). Другие зло смеялись и вопрошали, что это такое «просто совокупление у всех на виду», да если на виду, то совсем это «не просто». А критики театральные и кино закричали, что грош цена такой актрисе, которая не испытывает чувства. На сцене надо жить!

Аннушка в интервью «скромно выразила свое удовлетворение» (так и было написано) сыгранной ролью… Западные философы затеяли спор: и ожило старое направление под названием: «Искустенциолизм»… Последователи возвысили голос до крика и выступили за Красоту жизни и главность ощущения минуты, достичь которого можно, лишь сделав жизнь искусством! Но не насильственно и грубо, как у нас, а так, как у них, в «Свободном Мире», потому что личностное должно быть первично…

Но все это шумело и волновалось, бурлило за Границей. Внутри стояла тишина, и только слабо доносились сквозь приемники «Голоса» из «Свободного Мира», да слухи ползли по стране…

Голоса твердили в основном одно и то же. Конец приходит, мол, любому индивидуальному существованию, и возвращаются страшные времена, и снова тех, кто не вписался в один запланированный поток жизни, теперь даже и в лагеря не будут отправлять, попросту вычеркнут, и никакой судьбы им представлено не будет. Таким, мол, образом личности приходит конец, и личностному началу в человеке грозит полное уничтожение, а Власть опять достигла крайнего предела. Мрачно рекли Голоса, но им не больно верили, и даже, как сказал один Управдом: «Одни говорят – одно, Другие – другое… А х… его знает, как на самом деле?!» Так нецензурно он выразил важный и главный вопрос всей жизни: «Как Оно, на самом деле?!»

Четыре женских роли для Аннушки

Аннушку только вначале тревожило, что не сказали ей, какая у нее теперь роль, кого ей надо играть. Попробовала даже выбрать себе роль сама, – стала играть роковую женщину, что при ее внешних данных совсем было не трудно, но вскоре роль эта ей наскучила. Когда ж стала постоянной любовницей директора, то и вовсе стала жить без сознательного отношения к своей судьбе. Но при этом все ж старалась соответствовать, не знала точно чему, но соответствовала! Однажды к ней пришли борцы за права человека на свою судьбу и стали корить ее, что она соответствует! Сказали, что каждый должен свою судьбу расписывать сам, и что есть у человека на свою судьбу право! С этим она согласилась, но потом заявила:

– А что, если мне интересную роль предложат, какая очень мне подойдет и сделает меня счастливой? Что, я откажусь играть? Да и вы, небось, рады б были, а просто не дают вам ролей подходящих…

Очень она этими словами оскорбила, а только зря обижались. Она по простоте душевной сказала. Да что Аннушка, все играли! Хуже, лучше соответствовали даденной роли, а то и просто соответствовали, сами не зная чему. И если говорить про естественность жизни, то лишь Служитель Крематория не больно старался. Впрочем, все от никчемности его. И рад был бы, да не знал своей роли, потому что у него в жизни никакой роли вовсе и не было. И чего бы борцы за права ни говорили, не может человек жить без роли, никак не может! И если вправду нет у него никакой, то будет играть, как Служитель, роль выброшенного, униженного, бессудьбинского человека, загубленного бесчестием, царящим в мире. Тоже роль.

Однако сегодня, разглядывая себя в зеркале, Аннушка твердо решила жизнь свою переменить. Даже брови нахмурила… И в это мгновение вкатился колобком директор, розовый, сияющий, с охапкой цветов, зажатой короткопалой ручкой. Семеня подбежал к Аннушке да так и остолбенел, даже цветы чуть не выронил. Речь потерял. Отступил на шажок.

– Ухх ты! – выдохнул он наконец.

– Что, красива я стала? – спросила Аннушка и грозно брови соболиные нахмурила.

– Ох, как красива! Прямо что-то с тобой случилось. Совсем-совсем замечательная, удивительная, необыкновенная, – верещал он тонко и патетически закончил: – Земная воплощенная красота – вот ты кто! – и припал к ногам ее, букет протянул.

И она улыбнулась. Взяла цветы.