Творчество и критика

Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса…
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь…

Здесь я вижу лицо поэта. Я покоряюсь ему, когда он говорит про то, как перед грозою „небеса растерянно ослепли, ветер зашарахался в листве“, — когда он говорит про „морозом выпитые лужи“, про „хромающий месяц“ или про то, как „кувыркался ветерок“. Я нахожу среди книги „поэз“ много выдержанных и ярких лирических отрывков, много „смелого“ и „нового“-не только в плохом, но и в хорошем смысле; рядом много гимназического задора и вздора, много ломаний, сплошной „эксцесс в вирелэ-но всюду талант, которому предстоит еще победить самого себя. И недаром, в минуту откровенности, поэт сознается:

Не покидай меня! — я жалок
В своем величии больном…

Это «больное величие» ему и предстоит победить прежде всего; без этого путь вперед закрыт для поэта. И, несмотря на то, что эта книга его «поэз» заканчивается как раз бредом «больного величия»-«эпилогом», отчасти приведенным выше, — но все же заключительные строки его позволяют надеяться, что на пройденный путь поэт уже не вернется:

Не ученик, и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий-говор хат…

Новый этот путь-единственный, на котором Игорь Северянин мог-бы пойти вперед и преодолеть себя. До сих пор он только поэт площади — не воспевающей ее, но рожденный ею; здесь он выделывает свое «мороженое из сирени», думая, что это весьма «деликатное» кушанье для «площади», презираемой им. Он ошибается: это кушанье грубое, хотя именно в грубости его-его вкус. Но было бы грустно, если бы он ввек остался кричать на площади или разносить свое «мороженое из сирени» по петербургским дачам. Оп подлинный лирический поэт, и широкий путь его лежал бы от «дачи»-к «природе», от «площади»-в леса, в поля, туда, «где вдохновитель его исканий-говор хат». В силах ли только он свершить этот путь и перестать выделывать свое излюбленное «мороженое из сирени»?

1913.

II. В ЗАКОЛДОВАННОМ КРУГУ

(Стихи Вл. Пяста).

Молодые поэты рождаются и произрастают теперь в громадном количестве и с завидной быстротой. Вот напечатал первое стихотворение, вот и сборник стихов (конечно, «Книга первая»!), и вот уже нет его «и погибе память его без шума». Читаешь эти десятки брошюрок, тетрадей, томов, — часто все так технически грамотно, иной раз даже с некоторым лоском и шиком, — читаешь и чувствуешь, что ни одной из этих книжек не суждено перенести «испытания временем». Быть может, потому так и торопятся эти авторы со своими сборниками, чувствуя, что век их- жизнь поденки… И как это хватает сердца у присяжных критиков строго разбирать и осуждать такие «поденочные» явления литературы!

Ведь короток мой век,
Он не долее дня:
Будь же добр, человек,
И не трогай меня, —

эту мольбу из школьных хрестоматий надо бы печатать, в виде эпиграфа, на очень-очень многих сборниках современных поэтов…

По контрасту с этими торопливыми и почти всегда очень плодовитыми поденками, невольно приходит иной раз на память один из современных скромных поэтов, совершенно неизвестный «широкой публике» — Вл. Пяст. Поэт неторопливый: с 1903 года он понемногу печатался в журналах, но только в 1909 году выпустил небольшую книжку стихов «Ограда»; теперь напечатана его «Поэма в нонах».

Я не собираюсь восхищаться поэзией Вл. Пяста. Да и не в том дело, чтобы ее хвалить или хулить: надо почувствовать, надо нащупать нерв этой поэзии, узнать ее боль и причины этой боли. Скажу заранее, что поэзию Вл. Пяста я «во-вне» принимаю и признаю, — но что она мне чужда, быть может, даже враждебна по существу своему. Ибо существо ее-узкое замыкание углубленной в себе личности.

«Поэма в нонах» это-автобиография юноши, уехавшего учиться за границу после тяжело пережитого 1905 года. Все содержание поэмы сам герой определяет так:

Натура нервная, я принял глубоко
Все, чем в России год усобиц был утробен
(Год Витте, Дурново, Иванова и К0),
В чужих краях меня загрызла до психоза
Тоска по родине…

Сперва петербургские литературные кружки (слишком портретно написанные), потом-студенческая жизнь в Дрездене и воспоминания о России. И во всем этом водовороте жизни он-одинок, это вечное его чувство; он-за оградой, он-в замкнутом кругу своего «я».