Творение. История искусства с самого начала

Сёра назвал свой стиль живописи «хромолюминаризмом», чтобы описать эффект подсвеченного цвета, однако чаще этот метод стали называть проще — «пуантилизм», имея в виду крошечные мазки, или «точки» (points), которые наносил Сёра. Почти все его полотна изображали сцены отдыха парижан: купающихся и отдыхающих рабочих на берегу Сены на картине «Купальщики в Аньере», показанной в 1884 году на первом Салоне Независимых (выставке без жюри, которая противопоставляла себя официальному Салону, ограниченному правилами), или гуляющих у реки на картине «Воскресный день на острове Гранд-Жатт», которая была выставлена двумя годами позже на восьмой (и последней) выставке импрессионистов. Эти большие, сложно скомпонованные полотна обладают ощущением твердости, постановочности, хореографичности, отличающимся от «запечатленных моментов» Сезанна.

Жорж Сёра. Парад-алле. 1887–1888. Масло, холст. 99, 7 × 150 см

Картина Сёра «Парад-алле», написанная несколькими годами позже, поначалу кажется более мрачной и меланхоличной, несмотря на легкомысленный сюжет. Музыканты и усатый цирковой шталмейстер с тростью под мышкой устраивают развлекательное шоу, чтобы заманить клиентов в свой шатер. Внизу видны головы зрителей в шляпах, а к кассе подходит девочка, чтобы купить билет. Над ними тихо шипят газовые фонари на трубе, протянутой от края до края холста. Голые ветви дерева говорят о холодном времени года, а туманная сиреневая дымка напоминает висящий в воздухе легкий туман, который смешивает все цвета, создавая отчетливое настроение вечерней иллюминации. Сквозь эту дымку проступает стройная фигура тромбониста с широким мужественным лицом, но стройными женственными ногами, в загадочной конической шапке, похожей на скифский головной убор. Несмотря на сложную технику, тщательный замысел и компоновку, Сёра мало интересовали детали. Его формы мягкие и обобщенные, как будто мы смотрим на них сквозь туман. Нагромождение деталей могло отвлечь от того, что действительно его занимало: от самой живописи и от того, как, казалось бы, неестественный, искусственный стиль приближает нас к реальности, раскрывая наш взгляд на мир через механизм восприятия.

Сезанн и Сёра понимали, что зрительный акт никогда не бывает абсолютно чистым. Мы всегда привносим в него наш собственный угол зрения, наш опыт и воспоминания, мы можем видеть объект только «как» нечто. Художники прошлого, такие как Вермеер и Рембрандт, вполне могли оспаривать это утверждение, создавая впечатление, будто они лишь фиксируют ви́дение, тем не менее их индивидуальный стиль всегда узнаваем — они невольно заполняли свои полотна собой. Картина, как писал друг детства Сезанна романист Эмиль Золя, — это «кусок природы, преломленный через темперамент художника»[499].

И у Сезанна, и у Сёра этот темперамент был, несомненно, эстетический, обращенный скорее к поэтическому, нежели политическому чувству. Гора Фудзи Хокусая, как предшественница горы Сент-Виктуар Сезанна, была одним из элементов повсеместного восхищения японским искусством, которое сформировало этот эстетический темперамент в Европе, как мы видели на примере Мэри Кассат. Практически каждый известный художник во Франции в последнее сорокалетие XIX века был поклонником или даже коллекционером японского искусства. Живописцы листали альбомы с гравюрами, переодевались в узорчатые кимоно за японскими расписными ширмами и вешали на стены своих мастерских украшенные веера. Для европейских художников Япония стала в XIX веке тем же, чем в XVIII веке для Ватто, Буше и Фрагонара был Китай — царством воображения и эстетического вдохновения, которое мягко, но решительно изменило историю изобразительного искусства. Их вдохновляли смелые цвета японских гравюр и завораживал «изменчивый мир чувственных впечатлений и физического наслаждения»[500]. Несмотря на всю свою внешнюю несхожесть, Париж и Эдо каждый по-своему предавались удовольствиям и ностальгии.

У голландского художника Винсента Ван Гога было более шестисот ксилографий японских художников, в том числе Утагавы Хиросигэ и Утагавы Кунисады, которые он купил вскоре после переезда в Париж в 1886 году. Он расклеил их по стенам своей квартиры, внимательно изучал их колорит и композицию, даже делал масляные копии. Когда в 1880 году, в возрасте двадцати семи лет, он обратился к живописи, первым источником вдохновения для Ван Гога стали полотна Жана-Франсуа Милле и Жюля Бретона, картины крестьянской жизни, в которых, казалось, он мог найти для себя спасение. Ему необходимо было оправиться от двойного провала своей карьеры: сначала в качестве арт-дилера в Лондоне и Париже, а затем проповедника в Бельгии. Как для Милле, так и для Ван Гога крестьяне были символом подлинности и традиции — всего, что без них, казалось, было бы сметено и потеряно с приходом индустриализации. Крестьянин, по крайней мере как идея, был памятником земле и почве, из которой он создан.