Творений. Книга I. Статьи и заметки

С 1/12 по 8/20 марта мы продолжали ходить по домам христиан Хонго и Ситая. В Хонго видели одно семейство переплетчика. Сам он давно христианин, а жена и дети только теперь слушают учение. Отец Симеон и катехизатор говорят, что жена-то хоть еще только хочет креститься, а лучше своего мужа, усерднее к вере. Дай Бог, чтобы это ее усердие осталось потом на всю жизнь и еще окрепло при помощи благодати. В Ситая одно семейство весьма бедное и многолюдное, но весьма благочестивое и к церкви усердное. В комнате при полной бедности — много и в порядке икон; ребята исправно и в воскресную школу к нам ходят. И вообще приходится сказать, что бедные и несчастные — лучшие христиане, сравнительно с богатыми и счастливыми. Зашли, например, в дом бедного ремесленника Андрея, давно-давно сделавшегося христианином и уже 20 лет состоящего старостой (гийю) среди христиан. У него в квартире все устроено как в домашней церкви: иконы, лампады, свечи, истертые молитвословы на особом аналойчике, покрытом парчой, разговор христианский, простота, смирение, молитва. Сам Андрей — уже порядочный старик — без волос и в очках, а у него жива еще мать, уже слепая, богомольная старушка (конечно, в церковь ходить не может), просит помолиться, как бы ей потихоньку в рай пробраться да поскорее умереть, а то уже в тягость приходится жить да грешить. Очень назидательная старица. И вся семья у Андрея хорошая. Сам он состоит как бы Веселиилом при нашей церкви: он единственный, кто может для церкви или христиан сделать подсвечник, крест поправить и тому подобное, и делает всем. Совсем не то в соседнем богатом доме ростовщика: его нет дома, одна жена, принимает холодно и не особенно, как видно, интересуется учением, ибо сыта, обута и прочие веселости жизни имеет; вот сердце и охладевает к Богу, как будто ни для чего не нуждаясь в высшей помощи. Так богатому и счастливому постепенно становится трудно войти в Царствие Небесное. Заходили в церковь — молитвенный дом — в Ситая: все устроено благообразно рядом с квартирой катехизатора, земля и дом уже церковные. Зашли в дом к отцу Симеону; и здесь та же церковность видна. Очевидно, он очень старается в деле Церкви. В переднем углу — иконы, лампады, свечи, аналой, молитвословы и другие книги; в библиотеке много книг религиозных, а остальные, нерелигиозные книги, в другом месте. Добрый батюшка. Совершенно неожиданно он нас накормил обычным японским обедом: это соба, или лапша, только обваренная в кипятке; она подается на особых решетках в деревянных коробках, но без воды; потом в особую чашечку вливают японской сои — особой кислоты соленоватой, как уксус, и туда вкладывают со-ба и хасими, или палочками, отправляют в рот; очень вкусно, только тяжело для желудка. Это обычное японское кушанье. Замечательно все у них чисто приготовляется: и самые хасими именно для того, чтобы и руки не запачкать. А на днях мы у себя ели по-японски приготовленную какую-то сырую красную рыбу, очень нежную, с разными приправами, и уху: все весьма просто, опрятно и замечательно вкусно. Около пруда в Уэно японцы выставили на огороженном месте два громадных якоря, взятых с китайского броненосца, в последнюю войну попавшегося в плен. Это очень практично: развивает патриотизм. Когда мы шли около пруда, то дул оттуда ветерок и несло гнилью пруда, да и у отца Симеона мы сидели некоторое время на сквозняке, а раньше разогрелись, так как погода была прекрасная — летняя, хотя мы шли в теплых подрясниках. Вероятно, от этого отец Симеон простудился и 6/18 марта с утра заболел. Мы опасались — не возобновился бы его прежний плеврит или не было бы воспаления в легких; но доктор сказал, что до легких пока не дошло, а есть только катар горла. Дал лекарства, и все, вероятно, пройдет, хотя нескоро. Сегодня 8/20 марта архиерейскую литургию начинаю я, так как отец Симеон не может служить и лежит в постели. Благослови меня Бог. Вчера епископ рассказал об одном японце Кикуци как образце юркости, сметливости, живости японца. Кикуци еще в Сендае учился русскому языку у епископа в первые годы его пребывания в Японии; русский язык ему не давался. Однажды в полночь приходит он к епископу в полном старинном японском военном вооружении и говорит, что бежит, так как началась революция, правительство сменяется. Епископ в это время уезжал на полтора года в Россию. За это время Кикуци приобрел суда, но они погибли, и вообще успел разбогатеть, прогореть и сделаться доктором, каким его и нашел епископ по возвращении из России. Он устроил прекрасную образцовую медицинскую школу, весьма славившуюся. Но это ему тоже надоело, и он занялся изобретениями и изобрел огнеупорный горн. На объявлении его привилегии был даже министр внутренних дел; этот горн его выписывался и за границу; и день объявления его привилегии почти японский национальный праздник был — с флагами, музыкой и прочим. Но и это дело — горн — наскучило Кикуци, он объявил, что едет на юго-восточные острова овец разводить. Правительство дало ему субсидию. Но овцы у него погибли. Однако он не растерялся, а занялся рыбным промыслом и теперь на юго-восточном берегу Японии он считается самым богатым человеком. Он крестился, а сына своего Василия привел к епископу и сказал: хочешь — с кашей съешь, хочешь — в супе свари. Василий действительно был прекрасный юноша; он не ушел из школы, когда многие уходили, чтобы знанием русского языка добывать себе средства. Но когда еще епископ уезжал в Россию, то Василий помер, как раз пред окончанием школы. Теперь на юго-востоке Японии Кикуци занялся и проповедью христианства, и даже катехизатора выпросил у епископа.