Творения

12. 1. Но то, что ищут в качестве цели нашего рождения, то, что приносит добродетель, мы можем найти следующим образом. Есть два начала, из которых состоит человек, — душа и тело. Многое принадлежит душе, многое принадлежит телу, многое для них является общим, как, например, добродетель, которую всякий раз, когда она относится к телу, ради различения именуют твердостью. 2. Поскольку же твердость относится и к телу, и к душе, то им обоим предназначена упорная борьба, и обоим следует одерживать победу. Тело, поскольку является плотным и осязаемым, необходимо борется с крепкими же и осязаемыми врагами. Душа же, поскольку она тонкая и невидимая, сражается с теми врагами, которые также не могут быть видны. 3. Каковы же противники души, если не жадность, пороки и грехи? Если добродетель одержит над ними победу и изгонит их, душа будет чистой и незапятнанной. 4. Откуда же можно судить о том, какие плоды дает твердость души? Конечно же, по связанному и равному с ней, т. е. по крепости тела. Когда оно вступает в какое‑либо состязание или битву, чего иного оно ждет от победы, если не жизни? Ведь с человеком ли, или со зверем ты будешь биться, ты будешь бороться за спасение. 5. И вот как тело, борясь за победу, стремится к тому, чтобы не погибнуть, так и душа — чтобы сохраниться. И как тело, побежденное врагами, умирает, так и душа, поверженная пороками, неизбежно погибает. 6. Что же различного между борьбой души и борьбой тела, если не то, что тело бьется за временную жизнь, а душа за вечную? 7. Если же добродетель сама по себе не благостна, поскольку, как я сказал,[312] вся ее сила заключена в перенесении зла; если все, к чему люди стремятся как к благу, она презирает; если высшая ее ступень открыта смерти, так как жизнь, которую жаждут другие, она часто отвергает, а смерть, которую прочие боятся, стойко переносит; если необходимо, чтобы она влекла за собой какое‑то великое благо, так как тяготы, переносимые и претерпеваемые вплоть до смерти, не могут не быть вознаграждены; 8. если нет на земле никакой награды, достойной ее, ибо все является тленным и преходящим, что еще остается, если не признать, что она дает нечто небесное и стремится к более высокому, поскольку отклоняет низкое? А это ничем другим быть не может, кроме как бессмертием.

9. Справедливо, стало быть, небезызвестный философ Евклид,[313] который был основателем школы мегариков, не соглашаясь с прочими, сказал, что является высшим благом то, что подобно и вечно [simile et idem semper].[314] 10. Он, конечно, понимал, какова природа высшего блага, хотя и не раскрыл того, в чем оно заключается, т. е. что оно заключено в бессмертии и ни в чем другом, поскольку только бессмертие не может ни уменьшаться, ни увеличиваться, не изменяться. 11. Даже несведущий [в божественных вопросах] Сенека перебивает, чтобы согласиться, что нет никакой иной награды за добродетель, кроме бессмертия. Ибо восхваляя добродетель в той книге, которую он озаглавил О преждевременной смерти [De immatura morte], он сказал: «Одна лишь добродетель может одарить нас бессмертием и сделать равными богам». 12. Стоики, которым он следовал, также соглашаются, что нельзя достичь ничего благого без добродетели. Следовательно, наградой за добродетель является блаженная жизнь, если добродетель, как верно сказано, делает жизнь счастливой. 13. Стало быть, добродетели следует добиваться не ради нее самой, как они говорят, а ради блаженной жизни, которая с неизбежностью следует за добродетелью. 14. Этот ход доказательства мог бы показать им, что является высшим благом. Ведь эта сущая и телесная жизнь не может быть блаженной, так как из‑за тела она порабощена злом. 15. Эпикур называет Бога блаженным и не подверженным порче, так как Он является вечным. Блаженство ведь должно быть совершенным, чтобы не было ничего, что могло бы его разрушить, уменьшить или изменить. 16. И не может считаться блаженным что‑то, кроме не подверженного порче. Ничто же не бывает не подвержено порче, кроме бессмертного. Следовательно, только бессмертие блаженно, так как оно не может подвергнуться ни порче, ни разложению. 17. Если же человеку присуща добродетель, чего никто не станет отрицать, то человеком достижимо и блаженство. Ибо не может случиться так, чтобы был несчастен тот, кто исполнен добродетели. Если же человеком достижимо блаженство, то [достижимо им] и бессмертие, которое блаженно.