Творения

На константинопольцев поношение, сочиненное одним монахом от огорчения сердечного

1. Не разумеющие истину как должно, вместо нее, конечно, отдаются лжи, ибо когда душа бывает по причине своего нерадения недостойна Божественного освещения, она наполняется неведением и тьмой и видит свет тьмой и тьму светом. И как безрассудный стрелок, хотя и натягивает послушную тетиву, но бесцельно и напрасно пускает стрелу, так и она, выставляя слова и дела, предъявляет их криво, искаженно и нестройно, и особенно пред теми, которые удостоились воспринять небесную каплю. Это и случилось с неразумнейшим и глупейшим царем[2375], а также с Епифанием[2376], вернее же — Апофанием[2377], — поджигателем[2378], а не патрицием, — и Феодосием[2379] — ипоскопом [под- зирателем], а не епископом [надзирателем], которые святого Максима и третьего богослова[2380] подвергли отсечению языка и десницы, и то же самое наказание присудили двум Анастасиям, изначальным его ученикам.

2. Что же, — хочу немного поговорить с вами от превеликого огорчения и волнения, — что нашли вы нечестивого в превосходных богословских и душеполезных его догматах и в мыслях о нравственности, познании и боговедении, как неуместное для Писания, чтобы этого праведника как нехристя[2381] подвергать такому бесчеловечному наказанию чрез отсечение рук и языка? Семя лукавое, выкидыши недоношенные, птицы ночные, черви дождевые, утробы праздные, застольные великаны, охотники до женщин![2382] Вот под руками книга его Трудностей[2383], которой удивлялись всякого рода люди, и удивляются, и еще будут удивляться! Вот Две и Четыре сотницы[2384], которые высоко ценились, не говорю о вас недостойных, но и весьма превосходными людьми. А книга постановлений[2385] да почтится молчанием, так как предметы, превышающие естественные силы природы, подвергаются умалению и от похвал.

3. Ваша десница должна бы быть отсечена как бешенствующая осязанием, как всякой мерзостью, чтобы не сказать непристойного слова, оскверненная, как вместилище второго идол ослу жения![2386] Надлежало вырвать ваши глаза, как сподручнейшее орудие диавола, как предтечу разврата, как предуказателей бешеной похоти! Язык ваш подобало вырезать с корнем, как вознесшийся до неба и оттуда сброшенный, как питающий изнурение и труд и простирающий наслаждение до гортани, зачинающий богохуление и порождающий праздное и убивающий нищих! Спину вашу следовало истерзать и полную ярости грудь, как седалище демонов, как место пресмыкания змея, как игралище демонов, как хранилище нечестия!

4. Таковы похвалы твои, седмихолмный Вавилон![2387] Такое безбожное и м1ропожирательное потомство питаешь ты! Кровью святых украшаешься! Убийством преподобных играешь! Всякую кровь праведную неправедно истощил ты и не страшишься! Ни один праведник не избежал гонения от тебя, и ты не краснеешь! Коварствуешь и риторствуешь! Закалаешь и философствуешь! Режешь языки и причащаешься! Отсекаешь десницу, разумею Божию истину, и бесчувственно возглашаешь: «Святая — святым!» [2388] — но неизбежный суд Божий научит тебя и твоих! А исповедников и мучеников приимет вечное Царство Христово, которого и мы, хотя и дерзновенно сказать это, да достигнем, чрез их Богу приятные ходатайства. Аминь.

Часть II. МАКСИМ — БОГОСЛОВ

Другой Максим

Σύ τόν Μωϋσην μιμούμενος, θεόφρον, πλάκας νοεράς έδέξω των δογμάτων. Έν γάρ τψ γνόφψ είσδύς των νοημάτων, κατεπλούτησας τό της γνώσεως φως.

PG90208A‑B

Подражая Моисею, принял ты, богомудрый, мысленные скрижали догматов. Ибо, проникнув во мрак мыслимого, обогатился светом гнозиса.

История «не знает сослагательного наклонения»; однако нетрудно вообразить Mip, в котором империей не насаждалась бы ересь моноэнергизма и, соответственно, не было бы Максима — Исповедника, но только монах Максим, написавший все то же, что Максим, известный нам до начала христологической полемики VII в. Показательно, что преимущественно на эти «ранние» (т. е. созданные до 633 г.) его произведения будет опираться, защищая исихазм, св. Григорий Палама[2389]; и до сих пор имя Максима — богослова связывается в первую очередь именно с ними[2390]. Не будь у него приобретенного благодаря этим сочинениям авторитета, не состоялся бы, впрочем, и его подвиг исповедничества[2391], так как для империи не было бы столь важно сломить его или заполучить на свою сторону.

Уже Ганс — Урс фон Бальтазар попытался соотнести эти произведения с предположительной траекторией земного странствия св. Максима[2392]; его выводы развил, дополнил и уточнил Поликарп Шервуд[2393], чей обзор[2394] до сих пор незаменим как пособие для изучения мысли и жизни преподобного[2395].