Творения, том 1, книга 1

12. В каждом из упомянутых бедствий ты обрати внимание не только на причину, от которой рождалось у тех мужей уныние, но и на степень печали, и увидишь, что их печаль гораздо больше твоей скорби. Исследуем же теперь, сильнее ли они скорбели, чем ты, а степень уныния обыкновенно определяется не только причиною, от которой оно произошло, но и словами и делами (страждущих). Многие, потеряв только деньги, сетовали больше, чем ты; так что иные бросились в море, другие повесились, не вынесши этой потери; а некоторые от чрезмерной печали потеряли даже зрение: хотя потерять деньги кажется легче, нежели терпеть мучение от демона, однако многие перенесли последнее, а первым были поражены. Не суди об этом по своей душе и не думай, что если ты смеешься над потерею денег, то и другие относятся к ним так же; потеря денег довела многих до безумия и крайнего расстройства. Конечно, благородной души ни одна из этих скорбей не может сокрушить; но душа слабая и привязанная к миру более терзается потерею денег, нежели мучением от демона. Почему? Потому, что не одно и то же - бояться ли голода постоянно, или выносить мучения от демона только по некоторым дням: в последнем бедствии сильное мучение продолжается немного времени, подобно как в горячке, или в лихорадке, или при другом каком-либо периодическом припадке; и даже гораздо меньше продолжается, чем в этих болезнях. Если же (скажешь, что) болезнь беснования превосходит эти болезни силою, то я могу указать тебе на многих из одержимых горячкою таких, которые, когда охватывает их этот огонь, приходят в большее исступление, чем бесноватые. А при бедности опасение терпеть недостаток в необходимом, как неистребимый червь, гнездится в душе бедных, и точит ее непрестанно. Что я говорю о бедности? Если мы захотим перечислять все несчастия человеческие, то не только мы, но, может быть, и сам ты станешь смеяться над своим плачем и стенаниями. Но нам невозможно изобразить всех, даже малейшей части этих несчастий; мы не знаем их, а если бы и знали, то нам недостало бы целой жизни для повествования о них. Поэтому, выбрав из многих только некоторые, предоставлю тебе по ним заключать, по возможности, и о тех, которые будут опущены. Так, вспомни о том любезнейшем старце, Демофиле, из великого и знатного дома. Вот уже пятнадцатый год, как он ничего не в состоянии делать, подобно мертвым, отличаясь от них только тем, что постоянно трясется, кричит и ясно сознает свое несчастие; он живет в крайней бедности, и имеет одного слугу, юношу, хотя и доброго и привязанного к своему господину, но неспособного облегчить его несчастие, потому что слуга не может ни избавить от бедности господина, ни прекратить трясения его от расслабления; а может только вложить кусок в уста господина (свои руки не служат последнему и в этом), подать ему чашу и очистить нос; кроме этого он не в состоянии оказать ему никакой помощи. Так бедствует этот старец уже пятнадцать лет, как я сказал; при этом я припоминаю и того расслабленного, который страдал таким же недугом тридцать восемь лет (Иоан.5:5). Кроме этих несчастных, представь еще Аристоксена вифинского, который хотя не расслаблен телом, как тот старец, но одержим такою болезнью, которая гораздо тягостнее расслабления. Какие-то судороги в желудке и боли, несноснейшие всякой пытки, то пронзают его хуже вертелов, то пожирают сильнее огня, и мучат каждый день и каждую ночь, так что не знающие его болезни считают его за сумасшедшего: так судороги искривляют у него зрачки, стягивают руки с ногами, и делают его безгласным! А крики его и стоны (он часто после онемения начинает кричать) бывают сильнее стонов женщин, мучащихся родами; и нередко живущие вдали, у которых есть больные, страдающие от долгой бессонницы, присылали с жалобою на то, что их больным становилось хуже от этих криков. Это бывает с ним не чрез долгие промежутки времени, но по несколько раз днем и по несколько раз ночью, и вот уже шестой год, как он предан этому злому недугу; нет у него ни слуги, который бы ухаживал за ним, ни врача, который бы облегчал его страдания; первого по бедности, а второго потому, что врачебное искусство оказалось бессильным пред этою болезнью; многие врачи долго трудились над ним (так как у него прежде много было денег), и нисколько не помогли ему. А что всего тяжелее, - никто из друзей уже не хочет видеть его, но все оставили его, даже те, которые прежде много были облагодетельствованы им. Если же кто-нибудь и войдет к нему, то тотчас же убегает: таким зловонием наполнена комната его, потому что никто не убирает ее. При нем сидит одна только служанка, которая делает не больше, чем сколько может сделать одна женщина, притом такая, которая приобретает себе пропитание трудами рук своих. Скольких же демонов мучительнее его бедствия? Если бы самые эти бедствия не мучили его, то чего не претерпел бы он от мысли о том, как много времени лежит он на одре, о больших издержках, доведших его до крайней бедности, о презрении от друзей, о неимении слуг, и от неведения о том, прекратятся ли когда-нибудь бедствия, - о чем и ты всегда скорбишь, - или лучше сказать, от совершенной уверенности, что они никогда не прекратятся, пока он будет жить и дышать? Так заставляет думать жестокость болезни и то, что бедственное положение его с каждым днем ухудшается.