Творения. Том первый. СЛОВА.

Поелику же слово мое, начав с представленного мной подобия, изобразило любомудрого мужа, то по сему изображению рассмотрим сами себя. Мнюся бо и аз Духа Божия имети (1 Кор. 7:40), хотя нечто из сказанного может уязвлять и низлагать меня, чтобы мои ненавистники и враги, если найдут меня побежденным, имели извинение ежели не намерению, то, по крайней мере, поведению своему; а если окажусь совершеннее и выше нападающих на меня – или оставили злобу свою, или изобрели новый путь неправды (так как настоящий мною презрен) и сверх злобы своей не могли быть обличены в неразумии, как беззаконнующии вотще (Пс. 24:3) и не имеющие сделать неправды, о чем стараются. 14. Посмотрим же, чем оскорбят меня решающиеся на все, что только может сделать человек в обиду человеку. Назовут невеждой? Я знаю одну мудрость – бояться Бога. Ибо начало премудрости страх Господень (Притч. 1:7), и: конец слова, все слушай, Бога бойся (Еккл. 12:13). Так сказал премудрый Соломон. Посему пусть докажут, что во мне нет страха, и тогда победят. А что касается до иной мудрости, то я частью сам оставил ее, а частью желаю и надеюсь приобрести по упованию на Духа. Укорят в бедности? Но она мое избыточество. Охотно бы совлек я с себя и сии рубища, чтобы без них идти по терниям жизни! Охотно, как можно скорее, сложил бы с себя и этот тяжелый хитон,[252] чтобы получить более легкий. Назовут убежавшим из отечества? Как низко думают о нас сии в подлинном смысле ругатели и ненавистники странных! Разве есть определенное местом отечество у меня, для которого отечество везде и нигде? А ты разве не странник и не пришлец? Не хвалю твоей обители, если так думаешь; смотри, чтобы не лишиться тебе истинного отечества, в котором должно заготовлять себе жительство. А за старость и болезненность не укоряй нас. В этом виновны не только вещество и природа, но (узнай нечто из моих таин!) немало истощено и рассудком (похвалюсь тем несколько). Да и ты, тучнеющий и питающий плоть свою, не составляешь для меня приятного зрелища. Хорошо, если бы и у тебя видно было несколько седин и бледности, чтобы можно было увериться, что ты человек разумный и любомудрый! 15. Что же еще? Низложат с престолов? С каких? Разве с удовольствием вступил я теперь на престол и прежде вступал? Разве почитаю блаженными тех, которые восходят на престолы? Разве сделаешь их для меня приятными ты, восходящий недостойно? Разве случившееся недавно не обнаружило перед вами моего образа мыслей? Или и это была одна забава и испытание любви, как могут частью подозревать, а частью разглашать, люди искусные на то, чтобы собственные свои пороки видеть в других? Что же значило сокрушение? Что же значили заключения, которые всенародно произносил я сам на себя? Что значили слезы, которые ко мне, едва не возненавиденному за сопротивление, возбудили в вас жалость? Лишат председательства? Но когда и кто из благомыслящих дорожил им? А ныне бегать его, по моему мнению, есть верх благоразумия. Ибо за него все у нас приходит в замешательство и колеблется; за него пределы вселенной [253] мятутся подозрением и ведут какую-то невидимую и не имеющую наименования брань; за него мы, сотворенные Богом, подвергаемся опасности стать тварью людей и лишиться великого и нового имени. О, если бы не было ни председательства, ни предпочтения мест, ни мучительных преимуществ и нас различали по одной добродетели! А нынешний порядок – стать справа, слева, в середине, выше и ниже, идти впереди или рядом – произвел у нас много напрасных замешательств, многих низринул в пропасть и поставил на стороне козлищ, многих не только из низших, но даже из пастырей, которые, быв учителями Израилевыми, сих не уразумели (Ин. 3:10). 16. Не допустят к жертвенникам? Но я знаю другой жертвенник, образом которого служат ныне видимые жертвенники, на который не восходили ни орудие, ни рука каменотесца, на котором не слышася железо (3 Цар. 6:7), которого не касались художники и хитрецы, но который весь – дело ума и к которому восходят созерцанием. Ему буду предстоять я, на нем пожру приятное Богу (Лев. 1:45) – и жертву, и приношение, и всесожжения, столько же лучшие приносимых ныне, сколько истина лучше тени. О нем, как думаю, любомудрствует и великий Давид, говоря: и вниду к жертвеннику Бога, веселящаго духовную юность мою (Пс. 42:4). От сего жертвенника не отвлечет меня никто, сколько бы ни желал. Изгонят из города? Но не изгонят вместе и из того града, который горе. Если же это возмогут сделать мои ненавистники, то действительно победят меня. А доколе не в силах сделать сего, дотоле брызжут только в меня водой и бьют ветром или забавляются сновидениями. Так я смотрю на их нападения! Отнимут имущество? Какое? Если мое, то пусть подрезывают крылья, которых я не подвязывал. А если церковное, то из-за него и вся брань, из-за него ревнует о ковчежце тать (Ин. 12:6) и предает Бога за тридесять сребреников, что всего ужаснее; ибо такой цены стоит не предаваемый, но предатель. 17. Запретят вход в дом? Пресекут способы к роскоши? Отдалят от друзей? Но, как видишь, обременили мы весьма многих, хотя и были ими приглашаемы (не хочу быть неблагодарным). Если же и обременили, то разве тем больше, что щадили их, а не тем, что были ими принимаемы. Причиной сему то, что меня покоил один благочестивый и боголюбивый дом, бывший для меня тем же, чем дом суманитяныни для Елиссея, – родственный мне по плоти, родственный и по духу, на все щедрый, дом, в котором возрастал единодушием и сей народ, не без страха и не без опасности скрывая гонимое еще благочестие. Да воздаст Господь дому сему в день воздаяния! А если я гоняюсь за роскошью, то пусть забавляются надо мной ненавидящие меня. Нет зла, которого бы я в большей мере не желал себе. Что касается до друзей, то очень знаю, что одни и потерпев что-либо худое, не убегут от меня ибо соболезнование производится только общим терпением обид. А если буду презираем другими, то я уже приобучился сносить презрение. Ибо одни из друзей и искренних, даже явным образом, прямо приближишася и сташа; другие, наиболее человеколюбивые, отдалече мене сташа (Пс. 37:12–13), и в ночь [254] сию все соблазнились. Едва и Петр не отрекся, а может быть, и не плачет горько, чтобы уврачевать грех. 18. И видно, что я один смел и исполнен дерзновения, я один благонадежен среди страха, один терпелив – и выставляемый напоказ народу, и презираемый наедине, известный Востоку и Западу тем, что против меня ведут брань. Какое высокоумие! Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое: аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю (Пс. 26:3). Не только не почитаю страшным чего-либо из настоящих событий, но даже забываю о себе, плачу об оскорбивших меня, о сих некогда членах Христовых, членах для меня драгоценных, хотя они ныне и растлены, о членах сей паствы, которую вы едва не предали, даже прежде, нежели она собрана воедино. Как вы расторглись и других расторгли, подобно волам, от уз разрешенным (Мал. 4:2)? Как воздвигли жертвенник против жертвенника? Како быша в запустение внезапу (Пс. 72:19)? Как сечением своим и сами себе нанесли смерть, и нас заставили болезновать? Как простоту пастырей употребили в пагубу паств? Ибо не пасомых стану порицать за неопытность, но вас винить за вашу злобу. В погибели твоей, Израилю, кто поможет (Ос. 13:9)? Какое найду заживляющее врачевство? Какую обвязку? Как соединю разделенное? Какими слезами, какими словами, какими молитвами исцелю сокрушенное? Один остается способ. 19. Троица Святая, поклоняемая, совершенная, право нами сочетаваемая и почитаемая, Твое дело сие, Тебе принадлежит слава совершения! Ты восстанови снова нам сих столько удалившихся от нас, и пусть самое отделение научит их единомыслию! Ты нам за здешние труды воздай небесным и безмятежным. А первое и величайшее из сих благ – озариться Тобой совершеннее и чище и познать, что Тебя одну и ту же можно и представлять Единицей, и находить Троицей, что Нерожденное, и Рожденное, и Исходящее – одно естество, три личности, един Бог, Иже над всеми и чрез всех и во всех (Еф. 4:6), Бог, к Которому ничто не прилагаемо и в Котором ничто не перелагаемо, не умаляемо, не отсекаемо, Которого отчасти уже постигаем, отчасти стараемся постигнуть и некогда постигнут, яко же есть, те, которые хорошо Его искали здесь и в жизни, и в созерцании. Ему слава, честь, держава во веки. Аминь.