Творения. Том первый. СЛОВА.

20. Что же значат слова мои? Я не безмездный труженик добродетели и не достиг еще до такого совершенства. Вознаградите меня за труды. Чем же? Не тем, о чем подумали бы некоторые, способные подозревать всякого, но тем, чего мне безопасно желать. Успокойте меня от долговременных трудов, уважьте сию седину, почтите мое странничество и введите на мое место другого, за вас гонимого, у кого руки чисты, у кого слово не неразумно, кто мог бы во всем вас удовольствовать и нести с вами церковные попечения, ибо настоящее время особенно требует таких пастырей. А у меня, видите, в каком состоянии тело, истощенное временем, болезнью, трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно, не телом только, но и заботами, – старик, который и это с трудом выговариваю вам? Поверьте голосу учителя, так как никогда не отказывали ему в вере. Я устал, слушая обвинения моей кротости; устал, препираясь и с словом и с завистью, с врагами и со своими: одни поражают в грудь и меньше успевают, потому что не трудно остеречься явного врага; другие имеют в виду хребет и больше причиняют огорчений, потому что неподозреваемый губительнее. Если бы я был кормчий, и даже самый знающий, но окружало нас обширное море, бурно волнующееся вокруг корабля, и в то же время между пловцами восстал сильный мятеж, все спорили бы о том и о другом и заглушали друг друга и волны, то я, сидящий у кормила, долго ли бы мог бороться и с морем, и с пловцами и безбедно спасать корабль от двоякой бури? Где трудно спасение, когда все и всеми мерами трудятся над одним, там как не потонуть, когда все противоборствуют друг другу? 21. Нужно ли говорить о чем другом? Но как мне вынести эту священную брань? Ибо пусть иная брань называется и священной, как есть брань варварская. Как совокуплю и приведу к единству сих один против другого, восседающих и пастырствующих, а с ними и народ, расторгнутый и приведенный в противоборство, подобно как во время землетрясений расседаются места соседственные и близкие или во время заразительных болезней страждут слуги и домашние, потому что болезнь удобно передается от одного другому? И не только народ сей, но целые части вселенной увлекаются тем же мятежным духом, так что Восток и Запад разделились на две противные стороны, и есть опасность, что они, составляя разные уделы, столько же будут разнствовать и во мнениях.

Долго ли будут в употреблении слова: мой, твой, старый, новый, ученее или духовнее, благороднее или ниже родом, богаче или беднее людьми? Стыжусь старости, когда мне, спасенному Христом, дают имя от чего-нибудь другого. 22. Несносны мне конеристатели, зрелища и те издержки и заботы, которым предаетесь с равным неистовством. И мы то впрягаем, то перепрягаем коней, предаемся восторгам, едва не бьем воздух, как они, бросаем пыль к небу, как исступленные; споря за других, удовлетворяем собственной страсти спорить, бываем худыми оценщиками соревнования, несправедливыми судьями дел. Ныне у нас один престол и одна вера, если так внушают нам наши вожди; завтра подует противный ветер, и престолы и вера будут у нас разные. Вместе с враждой и приязнью меняются имена, а, что всего хуже, не стыдимся говорить противное при тех же слушателях и сами не стоим в одном, потому что любовь к спорам делает нас то такими, то иными, и в нас бывают такие же перемены, отливы и приливы, как в Еврипе. Когда дети играют и служат игрушкой для других на площади, стыдно и несвойственно было бы нам, оставив собственные дела, вмешаться в их игры, потому что детские забавы не приличны старости. Так, когда другие увлекают и увлекаются, я, который знаю иное лучше многих, не соглашусь стать лучше одним из них, нежели быть тем, что я теперь, то есть свободным, хотя и незнатным. Ибо, кроме прочего, есть во мне и то, что не во многом соглашаюсь со многими и не люблю идти одним с ними путем. Может быть, сие дерзко и невежественно, однако же я подвержен сему. На меня неприятно действует приятное для других, и увеселяюсь тем, что для иных огорчительно. Посему не удивился бы, если бы меня, как человека беспокойного, связали и многие признали сумасбродным, что, как сказывают, и случилось с одним из эллинских философов, которому целомудрие вменено было в безумие, потому что над всем смеялся, находя достойным смеха казавшееся для многих стоящим усильных трудов; не удивился бы, если бы почли меня исполненным вина, как впоследствии учеников Христовых за то, что стали говорить языками, – почли, не зная, что это сила Духа, а не исступление ума.