Творец

— Всегда. Но внешности его не помню. Иногда я даже во сне пытался воспроизвести его образ, собрать калейдоскоп из маленьких осколков памяти. Нарисовать его лицо. Возможно он носил бороду, или мне это только приснилось.

— А другие сны, может он снился тебе раньше, в каком-нибудь другом сне?

— Нет, знаешь мне всегда сниться один и тот же сон. Особенно в последнее время. Тихая заводь у какой-то таежной деревни и мальчик, бегущий в лунной ночи. К маленькому деревянному ветхому мостку.

— Что же он делал там, этот твой мальчик?

— Он прилег аккуратно на деревянный мосток и опустил в холодную, ночную воду, свою правую руку. Опускал осторожно, как будто проникал в неведомый ему доселе мирок. Листва водяной кувшинки расступилась и пригласила его в свое царство. Прозрачная вода, серебристая с сединой на своей поверхности от призрачного лунного диска, преобразилась легкой рябью. Но тут же затаила свое движение, успокоилась. Вдоль берега еще перешептывался о чем-то камыш, где-то, изредка поскрипывала калитка. Пару раз крякнула утка. И в ответ ей, хором завели свою ночную беседу важные толстобрюхие жабы.

И в тот же миг все умолкло. И он, ожидая этого мгновения, опустил свою правую руку в ночную, лунную, прохладную воду.

— Я знаю ты здесь, — шепотом произнес мальчик и медленно развернул свою ладонь к илистому, умиротворенному дну. На его призыв, к деревянному мостку, из глубины поднялась огромная рыбина. Длинной около метра, с темно желтыми, покрытыми вуалью плавниками. Коричневой спиной и золотистым брюхом. Чешуя отливала на лунном свете, серебром и золотом. Большие, выразительные глаза смотрели на руку мальчика. Рыба подплыла ближе и несколько раз коснулась пальцев. Затем сильно вильнула влево, сделала круг и вновь вернулась к мостку. Мальчик аккуратно провел ладонью по ее широкой, красивой, скользкой спине, и свободной рукой бросил в воду несколько катышков кукурузной муки, предварительно смоченных водой.

Рыба съела катышки. А затем, сделав круг опустилась к илистому дну, чтобы подобрать опустившиеся туда кусочки лакомства. Но через мгновение, как будто в благодарность поднялась обратно, уткнувшись огромной ноздреватой мордой в детскую ладонь. Маленькие пальчики погладили вековые хитиновые наросты на ее голове, длинные золотистые усы, серебристую меленькую чешую у самого основания головы.

Луна в это мгновение полностью вылезла из-за облаков, и рыба, повернувшись на бок, засияла сказочным отблеском в своей кольчуге. Как редкая драгоценность брошенная кем-то в воду. Заиграла серебром и перламутром. Золотом загорелись ее сказочные плавники. Алым, зарделся ее немыслимый хвост. Мальчик еще раз погладил ее и вынул руку из воды.

Рыба тут же приняла свое привычное положение, сделав круг почета и признательности, ушла в глубину. В тот же миг, вновь зашуршали крыльями ночные стрекозы, зашептал камыш, заскрипела калитка.

— Завтра, — прошептал мальчик, — взрослые из деревни придут убивать тебя, — Спасайся рыба, спасайся!

Но рыба уже была глубоко. И ночной ветер уносил, эти, сорвавшиеся с губ слова.

— Спасайся рыба, спасайся!!!

— Как красиво. Дай мне слово что сделаешь то, о чем я тебя попрошу, — неожиданно приподняв голову, произнесла она.

— Даю слово, — улыбнувшись сказал он.

— Ну ты же не знаешь о чем я попрошу тебя.

— Я…даю…слово., — более уверенно произнес он.

— Я хочу, чтобы ты убил его.

— Его?

— Моего мужа, ты убьешь его, ты же сможешь?

В комнате повисла пауза. Он улыбнулся, но тут же лицо его стало серьезным.

— Как бы ты хотела чтобы я это сделал?

— Может из пистолета или ружья, а лучше, я привяжу его к муравейнику…

Он прижал свой палец к ее рту запретив ей говорить дальше и впился в ее губы. И время снова остановилось для нее.

Она перестала торопиться жить. Она перестала быть собой. Она уже стала частью его организма.

В детстве ей казалось, что взрослая жизнь это театральная постановка, написанная плохим драматургом. В исполнении никудышных актеров. За каким — то туманным стеклом. Отчасти грязным и тусклым. Отчасти подернутым инеем или же дождливой капелью, двигаются фигуры. Женщины и мужчины. Хорошо, — думалось тогда ей, — что есть только женщины и мужчины. И нет чего-нибудь третьего или четвертого. Иначе бы этот, и так сумасшедший мир, и вовсе укатился бы в тартарары.

Она подходила ближе. Прикасалась к этой занавесе рукой, пробовала ее на ощупь, всматривалась. Ей так хотелось к ним в этот взрослый мир. В театр, где все сложное — просто. Но она видела. Женщины играли фальшиво, мужчины бездарно лгали. И она чувствовала эту фальшь у себя на губах. Но она, она то станет той самой актрисой, которая не сыграет а проживет свою взрослую жизнь. Не сыграет а проживет настоящее чувство. Она не станет притворяться. Он, конечно же будет смотреть ей в глаза. Смотреть целую вечность, боясь хоть на секунду моргнуть. Чтобы ни потерять ее, чтобы быть всегда рядом, чтобы быть с ней всегда.