Творец

Я лежал на выжженном солнцем холме и в темноте моей памяти постепенно высвечивались символы измученного прошлого. Родители, пытающиеся отговорить меня поступать в Муху, первый учитель рисования, утверждающий, что я безнадежен, обнаженная модель, на которую я ненароком наткнулся, когда еще ребенком вольничал в мухинских мастерских, и какие-то совсем уж, казалось бы, забытые призраки прошлого. Таков был прежний мир, неохотно посещаемый моей мыслью. Он был жесток, но и привычен, а теперь он был закрыт для меня.

Я пролежал на холме всю ночь, исторгая из себя слезы отчаяния, я орошал ими ссохшуюся почву под аккомпанемент празднующего Аметрина. К утру город затих, а я, вконец обезвоженный и разбитый, заснул. Проснувшись, я не узнал свой солнечный и благолепный край счастья и света. Все небо заволокли тяжелые свинцовые тучи, где-то вдали бушевал ураган, а сам город завешивала сплошная стена дождя.

Я слонялся по своему новому дому, полному волшебства, сказочных существ и прекрасных дев, в тоске бродил по городу, который теперь безжалостно заливало дождями. Ничего не радовало меня, скорее напротив, каждая деталь Аметрина напоминала мне о брошенной Мари. Проходя по улицам, я встречал женщин в нарядах, подобных тем, что я рисовал по ее просьбе, то тут то там натыкался на шарманщика, когда-то расстроившего мою возлюбленную, срывал с деревьев плоды, выдуманные ею, слушал песни птиц — ее песни; те, что она, бывало, пела в душе. А в довершении ко всему, меня повсюду преследовал ее лавандовый аромат. К замку, который жители называли храмом, я не ходил, просто не мог найти в себе силы увидеть созданные исключительно для нее залы, в которых суетится народ, не ведающий, благодаря кому все это существует.

Все шло как надо, наш маленький рай был готов, оставалась сущая малость — вызволить Мари из лап государственного аппарата. Но и тут я все испортил и не просто испортил, а уничтожил сам шанс на спасение. Я заперт здесь, она там, и между нами непроницаемые межпространственные толщи. Мы теперь даже не жители разных континентов, мы обитатели разных реальностей, отныне никак не пересекающихся.

Шел пятый день проливных дождей, река, что опоясывала город начала выходить из берегов, и затоплять подземные ходы и тоннели. Все поля размыло и урожай, что вот-вот должен был взойти, гибнул. Скот, не привыкший к такому климату чах, люди тоже. Не желая быть причастным к месту моих былых грез, я ушел в лес, соорудил себе шалаш из сваленного ураганом дерева и стал так жить, пока не наткнулся на смерть. Она явилась мне в облике обреченного звереныша. Бедняга жался к уже погибшей матери, пытаясь найти у нее молоко, но кроме раскисшей глинистой почвы и копошащихся червей ему ничего не попадалось. Я пригляделся, и понял, что это Золотистая Нункапа. Оранжевый комочек пуха с белыми лапками и мохнатыми, как у жирафа рожками поднял на меня красные глазки и повел длинным носом. Это чудо придумала Мари и даже сама нарисовала, я только немного подправил, добавив живости и пластики.

На трясущихся ногах я подошел к мертвой Нункапе и отодрал от нее малька, он жалостливо запищал и стал кусать мои пальцы, пытаясь ими поживиться. Я держал крохотное умирающее дитя Мари и не знал чем ему помочь. Я был бы в этот момент рад отдать ему и свои пальцы, только бы он выжил.

— Этот мир как проекция твоего сознания чахнет, — раздался за моей спиной знакомый бархатный голос. — Боюсь, такими темпами ты истребишь все вокруг за пару недель.

Я резко обернулся, чуть было, не выронив Нункапу. Олег Владимирович стоял меж раскинувшихся тополей, по щиколотку в глиняной жиже и укоризненно взирал на меня, сдвинув брови.

— Как вы тут оказались? — выпалил я, в изумлении разинув рот.

— Ты думал обо мне.

— Вы теперь тоже застряли здесь, как и я?

— Нет, я вернусь в свою серую и убогую Вселенную городского хаоса, как только ты справишься с трудностями.

Передо мною замаячила сумрачная надежда, и я спросил:

— А меня вы вернуть сможете?

— Это невозможно, я, кажется, тебе уже объяснял, — ответил мой наставник раздраженно, пытаясь выдернуть завязшую в жиже ногу.

— Почему вы можете ходить туда и обратно, а я нет?

— Потому что я не принадлежу этой вселенной, но она в некотором роде принадлежит мне. Кат и ты сам.

— Что это значит?

— Когда-нибудь ты поймешь, а пока знай — я всегда окажусь рядом, если ты будешь нуждаться во мне, как сейчас, — проговорил он, смягчаясь. — Я уже раз укорял тебя за хандру, — напомнил Олег Владимирович, выдернув, наконец, ногу.

— Было дело, — печально согласился я.

— Уныние, друг мой — это самое страшное наказание, которое мы всегда выбираем добровольно. Но оно не способно созидать, лишь разрушать. Только вот не препятствия на нашем пути, а прекрасные творения, — мой наставник обвел рукой затопленный лес. — Ты не можешь корить себя за разлуку с любимой. Ты должен принять то, что не в состоянии изменить, и попытаться быть счастливым. Своим добровольным угасанием ты ей не поможешь.

— Но и будучи беспечным и радостным я тоже ничего не изменю, я не верну ее этим, но предам.