Ты

От лекарств меня всё время клонило в сон. Лоснящийся нос с очками уткнулся в книгу, на другой койке петляли вязальные спицы, а на третьей набожно шевелились сухие сморщенные губы. Спицы вязли и вязали нескончаемый удушающий шарф вокруг моего горла, постукивая друг о друга, продевая нить в петли, петлю за петлёй, петлю за петлёй, а старческие губы нашёптывали «отче наш иже еси, да святится имя твоё», петлю за петлёй, «на небесех», петлю за петлёй…

Разразившаяся вечером весенняя гроза освежила воздух. Громыхающее небо хлестало землю ливнем, от раскатов грома вздрагивали стёкла в окнах, а набожная бабуля вздрагивала и крестилась. Шерстяная бабуля отложила своё вязание и устроилась подремать, а обладательница носа-картошки с очками закрыла книгу и стала делать гимнастику для глаз: выставив перед собой указательный палец, она переводила с него взгляд в окно и обратно. Она делала так минут пять, а потом сложила пальцы обеих рук в замысловатые фигуры и замерла.

– Опять фигушки делаете, – проворчала набожная бабуля.

– Не фигушки, а мудры, – ответила интеллигентная соседка.

Сейчас, по её словам, она сделала мудру для улучшения зрения, но существовало ещё множество мудр для других частей организма. После «глазной» мудры она сложила пальцы в «сердечную» мудру и медитировала несколько минут.

– Лучше бы Христу молились, – заметила набожная и стала поправлять на своей тумбочке иконки.

– А посмотрите-ка на вашего Христа, – ответила любительница мудр. – Как он держит пальцы? Это же мудра.

Между бабулями разгорелся религиозный диспут. Эта палата, как оказалось, приютила исповедниц двух разных религий – православного христианства и буддизма, и обе они пытались обратить друг друга в свою веру. Своим спором они разбудили бабулю-рукодельницу, и та, зевнув, снова принялась проворно орудовать спицами. Спорщицы обратились к ней, желая услышать её мнение по существу их дискуссии, но та лишь пожала плечами:

– А кто его знает, что правильно. Вот умрём, тогда и узнаем, как оно на самом деле.

По её мнению, ждать этого им осталось недолго. Шаткость её убеждений стала ясна обеим участницам спора, и каждая стала пытаться склонить её на свою сторону. Та, не переставая частить спицами, только загадочно усмехалась, как Джоконда на склоне лет. Не знаю, что за изделие она вязала: это было что-то длинное и пока слишком бесформенное. Спорщицы поглядывали в мою сторону, очевидно, прикидывая, была ли новенькая в состоянии участвовать в их дебатах, но переключиться с вязальщицы на меня не успели: в палату вошла ты в сопровождении Александры. Присев на край постели, ты нащупала мою руку и спросила тихо и озабоченно:

– Как ты, птенчик?

Тополь за окном танцевал рок-н-ролл с ветром под аккомпанемент хлещущих потоков воды и громовых раскатов, а все три бабули не сводили глаз с огромного букета сирени разных оттенков, который Александра с присущей ей деловитостью водрузила на тумбочку. Вазы не нашлось, и цветы пришлось поставить в обычную банку с водой. Я пробормотала то, что всё это время вертелось у меня в голове:

– Ясь, ты что там кушаешь? Кто тебя кормит?

Все мои мысли были о тебе: ведь если я свалилась на больничную койку, то некому приготовить еду, убраться, постирать… Всё это делала в основном я, а ты только помогала в меру своих возможностей. Ты могла выбросить мусор, пропылесосить ковёр, достать из машинки и развесить выстиранные вещи, протереть пыль… Что касалось готовки, то ты могла сама сделать что-нибудь несложное – сварить сосиску или пельмени, поджарить яичницу или разогреть то, что приготовила я.

– Не беспокойся, солнышко, – сказала Александра. – Я пока перебралась к вам.

Мне невыносимо хотелось прижаться к тебе, но… попытка приподняться отозвалась головокружением и почему-то болью в сердце.

– Лежи, Лёнь, – сказала ты.

Твои зрячие пальцы скользнули в мои волосы. Не видя, что на нас во все глаза и очки смотрели три притихшие бабули, ты всё же знала об их присутствии в палате, и потому вся твоя нежность, все твои чувства выражались лишь пожатием руки.

Медсестра, пришедшая ставить мне укол, строго сказала:

– Что за толпа? Больной нужен покой. Сейчас укольчик поставим – и баиньки.

Она загнала мне в вену иглу шприца – уже в третий раз сегодня – и с приветливой улыбкой попросила посетителей покинуть палату.

– Лёнь, я приду завтра, – пообещала ты, сжимая мою руку. – Держись.

Уставший качаться тополь за окном повесил мокрые ветки, лишь изредка вяло шевеля вымытыми дождём листьями. Несмотря на укол, «баиньки» у меня не получалось, я только отупела и растеклась по простыне. Спрут уплыл, грозя вернуться и взять своё, а бабули возобновили теологический диспут. Вязальщица в нём не участвовала, предпочитая слушать и строчить петлю за петлёй. Вдруг она воскликнула:

– Едрить твою в бедро!

Две других бабули посмотрели на неё удивлённо.

– Вот я чукча, – выругала себя вязальщица. – Я весь ряд изнаночными прошпарила! Распускать придётся. А вы кончали бы языками чесать, уже тошно слушать, как вы одно и то же перетираете. Вкатили бы вам по уколу, чтобы вы хоть ненадолго замолчали!