– У меня только мама, – наконец говоришь ты.
– Прости.
– Папа умер.
– Прости.
– Ты не знал.
В глазах слезы. Или это ветер. У тебя столько знакомых парней: и на курсе, и в Интернете, но ты позвала меня. Меня!
– Иногда я плачу без причины. Смерть – это конец. Понимаешь? Конец. Папы больше нет. И уже никогда не будет.
Ты утираешь глаза. Придется вскрыть этот нарыв.
– Давно он ушел?
– Почти год.
– О Бек…
Смотришь на меня, я киваю, и ты падаешь мне на грудь. Со стороны, должно быть, кажется, что мы просто обнимаемся. Невдалеке сидит еще одна молодая пара, которая явно едет в «Икею», чтобы обустроить свое семейное гнездышко и поесть суррогатных фрикаделек. И никто, кроме меня, не слышит, как ты плачешь. Твои огромные, как у Натали Портман, глаза блестят, щеки горят. Дедок, сидящий напротив, кивает мне, будто я Капитан Америка. Мы почти на месте. Ты утираешь слезы.
Я должен узнать…
– Расскажи, каким он был.
Ты пожимаешь плечами. А я не могу задать единственный вопрос, который меня интересует (красный половник красный половник).
– Он любил готовить. – Ты вздыхаешь. – Пожалуй, это единственное хорошее…
– Я тоже люблю готовить.
Непременно научусь. Красный половник красный половник красный половник.
– Здорово, – отвечаешь ты и скрещиваешь ноги. – Мой психотерапевт сказал бы, что я нарушаю границы.
– Ты ходишь к психотерапевту?
– Да, к доктору Ники. Черт, Джо! Зачем я тебе все это рассказываю? Что со мной творится?
– Поинтересуйся на ближайшем приеме.
Улыбаешься. Тебе нравится мое чувство юмора. Теперь понятно, что за «Анжвин» у тебя отмечен в календаре по вторникам в три часа дня. Доктор Ники Анжвин. Бинго! Я говорю, что в психологической помощи нет ничего постыдного.
– Правда, Бек. Я серьезно.
– Парни обычно не хотят знать такие вещи. Как ты меня только терпишь? Слезы, психотерапевты, магазины…
– Ты слишком много думаешь о других парнях.
Улыбаешься. Я нужен тебе, наконец-то ты это поняла. Киваешь, словно соглашаясь, что теперь мы вместе. Капитан дает гудок. Ты целуешь меня.
Если судить по фильму «500 дней лета», «Икея» – самое романтичное место на земле. Сцена в магазине начинается с того, что Джозеф Гордон-Левитт со своей подружкой усаживается на одной из кухонек, и девушка начинает изображать любящую жену, которая встречает мужа с работы и накрывает ужин. Поворачивает кран, но вода не течет – там же сплошная бутафория. Тогда Джозеф вскакивает, ведет ее в соседний зал и говорит: «Вот почему мы купили дом с двумя кухнями». Я специально пересмотрел эту сцену сразу после твоего твита про «Икею». Конечно, я не жду, что в жизни будет так же, как в кино. Я же не идиот. Но все-таки…
Реальность оказалась гораздо прозаичнее. Я отнюдь не Джозеф Гордон-Левитт, и у меня в руках громоздкая железная тележка, которую приходится таскать за собой по людным коридорам, пока ты рассматриваешь диваны, которые тебе не нужны, шкафы, которые тебе некуда ставить, и духовки, сделанные из картона. Кругом люди, толпы людей, тысячи, орды. И бесконечные комнаты, обставленные одинаковой мебелью, сошедшей с одного конвейера. Кошмарная антиутопия. Пахнет по́том, освежителем воздуха, детским говном, фрикадельками, лаком для ногтей и снова детским говном. Почему засранцев не оставляют дома с нянями? Стоит невыносимый шум. Я не слышу половину из того, что ты говоришь, Бек. И стараюсь не думать, где среди этого однообразного дерьма могут быть красные половники.
В «500 днях лета» девица бежит из кухни в спальню, и на пути ей не попадается ни один придурок с груженой тележкой или двухметровой коробкой. Она с разбегу падает на кровать. Джозеф не спеша ложится рядом, совсем вплотную. Видно, как вздымается ее грудь, как она хочет его, и он шепчет: «Дорогая, не знаю, как сказать тебе, но в нашей спальне целая семья китайцев».
У нас китайцы тоже есть, только отнюдь не такие тихие и тактичные. Их маленький сын визжит, маленькая дочь вонюче гадит в подгузник и ноет. Такое впечатление, что они нас преследуют, и если сейчас же не прекратят скандалить, я за себя не отвечаю. Из-за их беспрестанного ора я не слышу тебя, Бек, и меня уже начинает трясти. А вдруг ты говоришь что-то важное… Что-то такое, о чем я давно хотел узнать…
Ты извиняешься, протискиваясь мимо китайской мамаши, внезапно застывшей перед непримечательным круглым столом. Она могла бы и подвинуться, однако не делает ни шагу. Тебе приходится буквально вжиматься в спинку нелепого дивана, чтобы подойти ко мне. Ну и наглая же китаеза! Я уже открываю рот, чтобы высказать ей все, что думаю о ней, когда ты берешь меня за руку, и вся злость куда-то испаряется.
– Потрогай, – просишь ты, протягивая мне зеленую подушку с бахромой. Я опускаю глаза и вижу черные трусики, выставляющиеся из-под белых джинсов, – те немного сползли, пока ты прыгала вокруг. Ты держишь меня за руку и пахнешь совсем не как «Икея». У меня встает.
– Мягкая, правда?
– Ага.