Ты будешь моей

— Познакомишь? — улыбнулась сестра, когда я засобирался домой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понимать, о ком шла речь. Маленькая лиса.

— Не сейчас, Лиз, — обнял сестренку, мысленно благодаря родителей за то, что не остановились на нас с Киром.

— Ловлю на слове, сладкий, — поцеловав меня на прощание, подмигнула и рассмеялась, видя мое выражение лица. Господи, как же я ненавиде это прозвище.

Попрощавшись с семьей, покинул родительский дом и помчался к Ларе. Слишком долго я ее не видел, сил не было больше находиться вдали от нее. Черт, как же хотелось прижать ее к себе, зарыться носом ее густые темные волосы, вдохнуть любимый аромат. Когда я перешагнул порог дома, стрелка перевалила за десять часов вечера. В комнате горел ночник, а Лара с усердием тыкала по клавишам на ноутбуке. Откуда он взялся я даже думать не хотел. Демин, мать его.

— Привет, — расплылась улыбке, заметив меня и отложила ноутбук в сторону. — А я тут работаю, — проговорила быстро, словно оправдываясь. А я не мог больше, подошел ближе, сел рядом и заключил ее в объятия. Плевать, на все плевать, по поводу ее работы м завтра поговорим и Максу я, пожалуй, по морде съезжу.

— Я скучал, — проговорил и впился в пухлые губы, как же я об этом мечтал. Правда на поцелуй она отвечала вяло, словно что-то незримое встало между нами. Отстранился, заглянул ей в глаза. Было в ее взгляде что-то, что заставило меня насторожиться. Еще минуту назад ведь все было в порядке, так почему мне кажется, что вот-вот разразится гром?

Глава 18

Матвей

— Что не так? — спросил, вглядываясь ей в глаза. Что-то плохое, темное мелькнуло во взгляде, но Лара тут же его отвела.

— Все хорошо, — прошептала тихо, только я ведь видел, что ни черта не хорошо. Что врала она нагло, снова прячась в свой кокон, из которого я с таким трудом ее вытаскивал. И хотелось настоять, схватить за плечи, встряхнуть хорошенько и заставить говорить. Потому что вся вот эта херня мне ой как не нравилась, потому что вот это «хорошо», могло вылиться в «плохо».

И отчего-то не отпускало меня ощущение грядущей бури. Но давить я себе позволить не мог. Знал, что закроется она от меня, а ведь все только начало налаживаться. С трудом пересилив себя, сцепил зубы, чтобы удержаться от ненужных вопросом.

Поцеловал малышку, едва касаясь ее губ и поднявшись на ноги, проследовал в душ, а когда вернулся, ноутбук уже покоился на прикроватной тумбе, а Лара мирно посапывала.

Последующие дни стали для меня сущим адом, потому что несмотря на то, что отец с доводами Лизки согласился и уговорам поддался, а все же задался целью и меня приобщить к подготовке сестренки. Дважды ему одно и тоже повторять не хотелось, видите ли.

Я вынужден был появляться в офисе хотя бы три раза в неделю, ссориться с отцом совершенно не хотелось, во-первых, он мог быть очень упертым, а во-вторых, я все же был его должником.

 И думалась мне, что был у отца план по зарождению во мне интереса к его бизнесу, но в отличие от Лизки, у которой глаза загорались при виде макета очередного проекта, меня все это больше раздражало, чем воодушевляло.

Лара тем временем все сильнее отдалялась, и каждая попытка завести разговора разбивалась о безразличное «все хорошо».

Я не узнавал ее, все те перемены, которых мне удалось добиться непосильным трудом, испарялись на глазах, и медленно, но верно мы возвращались к проклятой точке отсчета. Мне выт хотелось от безысходности, от взгляда ее потухшего, от тихих всхлипываний по ночам, когда она думала, что я не слышу. Не чувствую, как вздрагивает ее тело. А я слышал. Чувствовал. Видел. Вот только объяснений потребовать не смел.

Так проходили ночи. А днем…днем она насиловала себя, мучила, доводила себя изнурительными тренировками, отмахиваясь от предупреждений моих, врача и физиотерапевта. Она словно задалась целью встать прямо сейчас, не понимая, что делает только хуже. Что такие тренировки не идут ей на пользу, а лишь ухудшают ее состояние. Потому что нельзя так резко, нельзя просто.

Мне все это чертовски надоело, не мог я позволить ей вернуться к началу. Мы отдалились друг от друга. Видя ее состояние, я не рисковал к ней прикасаться, во всяком случае не позволял себе больше, чем про объятия. И мне до боли хотелось почувствовать ее отдачу, ее желание, ее тепло.

Услышать вновь ее тихие стоны, перерастающие в крики. А она лишь позволяла себя обнять, пускала голову, сутулилась, словно стараясь свернуться в клубочек и отгородиться от моих поползновений. И каждый раз приходилось выпускать ее из объятий, целовать осторожно, а потом идти в зал и срываться на ни в чем не повинной груше. Меня тошнило от собственного бессилия. И я уже готов был сорваться, потребовать поговорить со мной, объяснить в чем дело, черт его дери, пока в один из вечеров она меня чуть в нокаут не отправила.