Ты будешь одинок в своей могиле

Она вырвала руку и отступила. Ее грудь под белой шелковой блузкой ходила ходуном, глаза сверкали, а лицо побледнело так, что приобрело цвет старой слоновой кости. У нее теперь не было ничего общего с той соблазнительницей, которая пыталась разговорить меня прошлой ночью. Она выглядела старше, грубее и потрепаннее: бедовая девчонка, которая многих кидала и которую многие кидали. Ей давно уже надоело отшивать мужчин, и она перестала их отшивать, но при этом потеряла свежесть и шарм, необходимые при ее типе красоты. И помимо всего, сейчас она была здорово напугана. В больших серых глазах стоял страх.

– Убирайся! – произнесла она почти шепотом.

Я огляделся: мы находились в спальне. Отличная комната. Вот уж чего я не ожидал найти на верхнем этаже ночного клуба. Ковер толстый и приятный для ног. Кровать весьма комфортабельная. Занавески под цвет ковра, а ковер под цвет обоев. На туалетном столике полно пузырьков, пудрениц, флаконов и пульверизаторов. По всей комнате стоят лампы с абажурами, создающими мягкое освещение.

В общем, любая женщина, даже жена миллионера, с удовольствием поселилась бы в такой комнате. Но Анита Серф довольной не выглядела. А выглядела она как жертва железнодорожной аварии, вылезшая из-под покореженного вагона.

– А я-то вас ищу повсюду, – сказал я. – Не ответите ли на пару вопросов, миссис Серф?

– Убирайся отсюда! – Она показала на дверь, причем ее указательный палец дрожал, как у старухи в параличе. – Никаких вопросов! И слушать ничего не буду!

– А про ожерелье тоже не будете? Вернуть его не желаете?

Она отшатнулась, как будто я ударил ее по лицу, и прикрыла рот рукой.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Понимаешь, и еще как. Я говорю об ожерелье, которое ты дала Дане Льюис. Почему ты это сделала?

Анита кинулась к туалетному столику и выдвинула ящик. Я видел достаточно фильмов, чтобы догадаться, зачем ей это понадобилось, и успел вовремя отреагировать: подбежал еще до того, как она извлекла оттуда кольт-автомат 25-го калибра.

Я схватил Аниту за руку и почувствовал, что она пытается снять пистолет с предохранителя. Я сжал ее руку сильнее, чуть не расплющив ее пальцы о железо.

– Брось! – приказал я. – Не будь дурой!

Она врезала мне в грудь локтем и повалилась на меня. Я едва удержал равновесие: пришлось схватить красотку за талию и прижать к себе. Однако это было все равно что пытаться удержать дикую кошку: боролась она отчаянно, и я еле удерживал ее. Не в силах расцепиться, мы, шатаясь, переходили с места на место.

– Кончай, а то я тебя пораню! – крикнул я, когда Анита попыталась ударить меня по лицу.

Но она все-таки ударила кулаком, как молотком, и одновременно лягнула меня по лодыжке острым каблуком.

Анита задыхалась, я чувствовал, как напрягаются все ее мышцы. Когда она попробовала ударить меня еще раз, я вывернул ей руку, заставив повернуться спиной, и завел эту руку к лопаткам. Красотка согнулась, тяжело дыша. Я надавил еще, и ее пальцы наконец выпустили оружие. Пистолет упал на ковер, и я ударом ноги послал его под кровать.

– Ты мне руку сломаешь, – простонала она, опускаясь на колени.

Я отпустил ее запястье, подхватил Аниту за оба локтя и поднял на ноги. Затем отпустил совсем и отступил на шаг назад.

– Прошу прощения, – сказал я, хотя знал, что никакого раскаяния в моем голосе не прозвучит. – Может, заключим перемирие и поговорим? Так зачем ты отдала Дане Льюис свое ожерелье?

– Я не отдавала, – ответила она, потирая запястье и глядя на меня исподлобья. – А ты мне чуть руку не сломал.

– Вы пришли к ней домой вместе. В тот момент на шее у тебя было ожерелье. А когда ты оттуда выходила, украшения уже не было. И его нашли в комнате Даны. Значит, ты ей отдала. Зачем?

– Говорю же: я не отдавала.

– Тебя видели, – объяснил я. – Все равно придется рассказать: не мне, так полиции. Давай решай скорей, кому скажешь.

Тут Анита вдруг бросилась за кольтом: повалилась на колени и стала шарить под кроватью. Очень старалась, но пистолет ей было не достать.

Я подошел и поднял ее на ноги. Анита попыталась снова оказать сопротивление, но мне это уже порядком надоело, и я кинул ее на кровать – с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Анита лежала на спине, грудь ее ходила ходуном, руки распластались по сторонам на зеленом покрывале.

– Так зачем ты отдала Дане ожерелье? – повторил я вопрос.

– Я не отдавала! Ожерелье украли! Я ей не отдавала!

– А почему после встречи с Даной ты взяла такси и поехала на Восточный пляж?

Анита попыталась встать. Лицо ее было искажено страхом.

– Это еще что значит? Я туда не ездила!

– Нет, ездила. И была там, когда застрелили Дану. Это ты ее убила?

– Нет! Не была я там! Убирайся отсюда! Не хочу с тобой говорить! Убирайся!

Странное дело: она, похоже, все это время боялась, что ее услышат. И этот ее страх меня беспокоил. Она боялась не меня, а того, что я могу сказать.

Как только я начинал говорить, она напрягалась так, как напрягается пациент у дантиста, когда сверло подходит к нерву.