Ты была совсем другой: одиннадцать городских историй

И пропал. Работа застопорилась, Рощин подождал, подождал да и отправился следом – сарай стоял на другом конце участка, – обогнул мамину теплицу с яркими росточками будущих огурцов, сиренево-розовую клумбу, плещущую неведомыми ему цветами, подошел к их старенькому, заслуженному сараю с инструментами, поднялся на каменную ступень. Сквозь высокое, единственное здесь окошко, пробитое под самым потолком, сочился рассеянный белый свет – отец, явно вслепую, тихо ощупывал в этом светлом полусумраке отвертки, выстроившиеся в три ряда на стене. Его появления отец не заметил, не расслышал, и не спеша все трогал и трогал одну за одной отверточные ручки, точно играл на неведомом музыкальном инструменте, касался пальцами гладких шишечек – верхний, средний, нижний ряд.

В сарае царил идеальный порядок: отвертки торчали на узкой специально для этого сделанной полочке с отверстиями, верхний этаж занимали плоские, средний – крестовые, третий – разные, нужная отвертка аккуратно сидела в своем гнезде, третьем слева, Рощин это ясно видел, но отчего-то отец ее узнать не мог, и раз за разом не в состоянии был разобрать: какая же из них та? И почему-то не зажигал свет, хотя в конце прошлого года провел его сюда, наконец – четыре повисшие под потолком лампы сияли ярче тысячи солнц! Рощин дернулся, хотя бы включить свет, но сдержался: отец не звал на помощь, значит, помощи не желал. Он упрямо двинулся уже на четвертый круг, что-то невнятно бормоча, кажется, подсчитывая, где именно находится нужная.

В сарай влетела крупная нарядная бабочка, шоколадница, чуть слышно треща крыльями, метнулась к оконному свечению вверху, сделала круг под потолком и улетела, вернулась назад, к настоящему солнцу, но все успела расколдовать. Отец чуть заметно улыбнулся и кивнул сам себе – нашел! Рощин спрыгнул вниз и поспешил к душу.

– Свет-то работает у тебя в мастерской? – бросил Рощин как бы между прочим уже за обильным дачным обедом – как всегда из четырех блюд, мать стряпала все утро.

– Свет? – отец изумился, ложка с борщом застыла на полпути.

– Ну, ты же осенью еще провел. В этом году не включал пока?

Он задумался, все-таки проглотил борщ. Одна реальность, давняя, выдержанная, надежная, плотно забила новую, зыбкую, но отец нащупал ее кое-как, как отвертку, вспомнил! и через паузу произнес:

– Да, чего-то не включал, надо бы, конечно, хватит жить в темноте.

Все новые и новые бабочки-лазутчицы, свидетельствующие, что разрушительные силы ведут тайный, да какой там тайный! явный, наглый подкоп, влетали в нынешнее лето одна за одной. То эта история с предохранителем бензопилы, механизм которого отец (инженер! механик!) не мог постичь, даже несколько раз прочитав инструкцию, то бессмысленная ссора с дачным соседом, которого отец не так расслышал.

В конце лета они чинили вдвоем водопровод, и отец не в состоянии был разобраться, что перекрыть нужно другой, другой кран, той трубы, что соединяла колодец и бочку, а не бочку и раковину на кухне – этим самостоятельно созданным водопроводом отец гордился долгие годы, пока не забыл, как он действует. И когда Рощин, чуть раздраженно, повторил ему: «другой!», вскинул взгляд – напряженный, готовый к бешенству и отпору, но внезапно та же тихая, уже знакомая Рощину потерянность поднялась точно помимо отцовской воли из полуслепых глаз, мелькнула и растворилась в лице, задавленная прежним сердитым упрямством. Отец потянулся к неправильному крану, словно назло.

– Пап! – произнес Рощин почти капризно, слабея от отчаяния, – не этот, говорю тебе, другой! Сейчас сломаешь все на хрен.

И точно разбуженный резким словом, отец замер, подумал чуть, усмехнулся:

– А пожалуй, ты прав. Даром, что культуролух.

Воспоминания захватили Рощина, он так и лежал, уставясь в давно погасший мобильный, Дашка, кажется, ему что-то снова говорила. Он не откликнулся, пока она не ущипнула его за плечо: любимый, ты погасишь ли когда-нибудь свет, мы к вам обращаемся, ау! спишь?

Он сейчас же нажал на выключатель, расположенный с его стороны кровати, комната погрузилась в тьму, уютную и домашнюю, чуть подсвеченную сиянием уличных фонарей.

Рощину захотелось рассказать Даше про эту странную отцовскую эсэмэску и про недавнюю историю с грузовиком и неувиденным светофором, жуткую, в сущности, историю, нельзя было больше отцу водить! Но он не понимал, как, какими словами, и пока думал – раздалось ровное сопение жены. У нее тоже был тяжелый день. Дашкино посапывание его утешило, в конце концов существовала и другая жизнь, вот такая, в которой рядом спит любимая женщина, она же жена, а за стеной – раскинувшись, беззвучно дышит, обняв зайку, самая лучшая девочка на свете, вчера закачался передний зуб. Зимой, на каникулах, обязательно поедут втроем в снежную рождественскую Прагу, давно собирались, надо только списаться с Ваней Симоновым, бывшим однокурсником. Ванька давно жил в Чехии и возил на экскурсии русских туристов, он знает, в каком месте лучше поселиться, а там – фильтрованное и нет, замки, черепичные крыши, таверны… да просто Европа… нормальная спокойная жизнь.

6.