Ты для меня?

Хотелось ринуться к нему, оттолкнуть в сторону его бывшую любовницу, и обнять. Крепко. Чтобы уже никогда никому не отдавать. Однако Лера продолжала стоять, будто парализованная. А он продолжал пытливо смотреть, словно…ожидая чего-то. Но, чего? Сердце вдруг пропустило болезненный удар, а потом принялось надрывно гонять кровь по венам.

Господи! Он ведь ждет подтверждения слов Глеба, или их опровержения! И просто сатанеет от неизвестности.

Осознание данного факта привело в чувства быстрее, нежели внезапно свалившийся на ногу кирпич.

— А теперь, — громко и зло обратилась к другу, — давай проясним ситуацию, пока нас не сожгли на костре, как главных извращенцев года!

Не только Глеб знал ее, как облупленную. Лера могла похвастать тем же. И по сурово сдвинутым бровям, понимала — вредничает! Ну, вредничает, же! Неужели, заметив на приеме брата, решил показать, что хотя бы, в отношениях с ней, превзошел его?

— Да, мы дороги друг другу, как родные. Но! Кровного родства у нас нет.

Ей показалось, или люди в зале наконец-то начали шевелиться? До этого сидели, замерев. Как статуи.

— Ребенок, которого упоминает мой друг, существует в природе. Его зовут Савелий, ему четвертый годик. — Взгляд на Германа. Глаза в глаза. — Это сынок Ланы и Валька. Мы крестили его, за пару дней до моего двадцатилетия. А Церковь, как известно, запрещает крестной и крестному одного и того же ребенка, вступать в интимные отношения. Вот, что пытался сказать Глеб. Не более…

Она слышала вздох облегчения, слетевший с губ Давыдова, даже сквозь внушительное расстояние. Ощущала, как если бы стояла рядом. В такт движениям его грудной клетки, дышала и сама. Видела расслабленное лицо, и, наконец-то, опущенные веки. Поправочка! Блаженно опущенные веки.

Поверил! Хвала небесам, поверил!

Лера не знала, что чувствовала в тот миг. Банально, конечно, но так хотелось реветь, от переизбытка эмоций! Вместо этого, лишь глупо улыбалась. И когда почувствовала себя в крепких объятиях Глеба. И когда зал разразился бурными аплодисментами, вновь выкрикивая «молодцы», «какие вы хитрюги», «продуманы» и «аферисты малолетние». Улыбка не сползала с лица ровно до того момента, пока Герман, словно ото сна очнувшись, заметил свою поврежденную кисть, и воркующую над ней Покровскую. Нахмурившись, мужчина отнял руку. Наспех перетянув раны матерчатой салфеткой, быстрым шагом направился в сторону туалета. А когда Алина побежала за ним, оказывать непосильную помощь, Лера поняла, что такое состояние аффекта. Цепляясь за остатки разума, то и дело сметаемого всполохами лютой ревности, вырвалась из захвата друга, и ничего не объясняя, ринулась за девушкой.

Лишь ее слова сейчас в памяти пульсировали, вгоняя в еще большую агонию:

С кем бы ни был, кого бы ни тр*хал, всегда ко мне возвращается…

Всегда ко мне возвращается…

Ко мне возвращается…

Руки сжались в кулаки, и каждая мышца на теле превратилась в камень.

Почему? Чем она лучше? Не отдам!

Она не уловила тот момент, когда ее перехватили на середине пути, и притянули за талию к твердой груди. Заторможено вскинула голову, силясь сосредоточить взгляд на наглеце. Впрочем, девушка уже догадывалась, в чьих руках оказалась.

— Привет, кукленок! — Льдисто-голубые глаза светились юношеским весельем. — Эффектное появление. Впечатлен!

— Виктор Сергеевич, мне надо…я тороплюсь…

— Потанцуем? — Терехов закружил ее в танце, раньше, чем успела ответить. Сердце бешено стучало в груди. — Тише, Лера. Спокойно. Не зыркай так. Просто танец.

Она с ним. В туалете. Наедине!

— Выдохни, девочка. — Криво усмехнулся. — Твоей ярости хватит, чтобы разнести мне весь клуб. Уверяю, происшествий на своей вечеринке я не допущу.

Валерия пыталась расслабиться. Честно, пыталась. Глубже дышала, позволяя мужчине вести в танце. Но ком, стоящий в глотке, причинял вполне реальную боль. Душил! Ее наизнанку выворачивало при одной мысли, чем эти двое могут там заниматься.

— Держи лицо, кукленок, — шепнул на ухо, успокаивающе блуждая рукой по спине. — Без сцен. Теперь ты член моей корпорации. За тобой очень пристально наблюдают. Ни одна пчела не стоит твоей загубленной репутации.

Ошеломленно вперилась в Терехова затуманенным взглядом. Как он понял? Как?

Лишь горькая ухмылка растянула его губы в тонкую жесткую линию.

— Да уж, эта твоя пчела…способна жалить очень и очень болезненно. Жало у нее, что надо. Не знаю, почему сразу не догадался…

— Виктор Сергеевич?

— Да, милая?

— Либо обнимите меня крепче, чтобы глупостей не наделала, — процедила сквозь зубы, — либо не мешайте!

Замерев всего на мгновение, Терехов стиснул ее столь сильно, что воздух вышибло из легких. А сам он сдавленно прошептал:

— Господи, Лера…