Ты или я (СИ)

Снова ночь. По коридорам ходят дежурные ординаторы, периодически привозят новых больных, гудят аппараты и приборы – монотонный, ввинчивающийся в уши шум.

И только для троих в целом госпитале темно и тихо.

Для Вали, которая, неловко сгорбившись, спит в кресле рядом с кроватью Рогозиной. Темно и тихо от глухого, бесслёзного, чёрного сна. Этот сон – как продолжения дня, проведённого в поисках того, что помогло бы Гале вспомнить… Её память не откликалась ни на что: ни на знакомые фотографии, ни на имена, ни на термины… Она читала даже протоколы недавних дел – ничего не помогло. И страшно, невероятно страшно смотреть, как за белой маской беспамятства проглядывают до боли узнаваемые Галины черты: она прищуривается по-прежнему, прежним жестом накидывает на плечи халат, как прежде строго звучит её голос…

Для Коли, который лежит в реанимации, так до сих пор и не придя в сознание. Темно и тихо оттого, что нет мыслей, нет реальности вокруг, нет самого себя. И даже жужжащие и моргающие огоньками приборы не могут разогнать эту темень…

Для Гали, которая смотрит в потолок широко открытыми глазами, перебирая в голове картины долгого дня. Темно и тихо, оттого что лица, мысли, события и слова будто разбиваются о непроницаемую стену вчерашнего утра, за которой – он чувствует, – прячется её жизнь, где есть Валя, Серёжа, Коля, Юля, Ваня и много-много других людей…

Темно и тихо.

Без одной минуты полночь.

Внезапно делается тяжело дышать, резко схватывает сердце. Тревожная слабость разливается по телу, и смутно, беспокойно, до панического страха хочется бежать без оглядки туда, где вот-вот случится непоправимое.

Непоправимое случается в реанимации. С каждым полночным ударом курантов Круглову стремительно становится хуже.

Днём, несколько часов назад .

Несмотря на запреты врачей, Антонова всё-таки добилась того, что Рогозину пустили в реанимацию. С замиранием сердца она присела рядом с Галей около Круглова. Это последнее, что может помочь...

Тишина. А затем:

- Кто это?

Валя бессильно отвернулась к окну, смаргивая слёзы. Судорожно сглотнула и тихо спросила:

- Ты совсем не узнаёшь его, Галя?.. Это человек, который любит тебя так, что готов умереть...

«Готов умереть» – слова кольнули ладонь холодной тяжестью пистолета, хлестнули по мыслям ослепительно яркой секундной картиной: чёрный подвал, и кто-то рядом. Кто-то. Этот мужчина. Который любит её настолько, что готов умереть…

Но ничего больше.

Тревога не проходила, на душе было муторно, тяжело. Осторожно встав с кровати, Рогозина подошла к двери, притворила и тихо вышла из палаты в коридор. Где-то за углом мягко золотилась лампа на столе дежурной, негромко тикали часы.

Несколько десятков шагов, две лестницы, стеклянные двери… Чем ближе она подходила к реанимации, тем яснее чувствовала, чем вызвано невнятное, колючее беспокойство. Кем вызвано. Тем неизвестным мужчиной, к которому днём её отвела Валя. Странно, но, несмотря на подтянутую фигуру, он вызывал ассоциацию с чем-то круглым…

Еще пара неслышных шагов, без скрипа открытая дверь, – и Рогозина снова оказалась в реанимации, в этом царстве белизны, мелькающих огоньками приборов и судорожно трепещущего пульса.

Снова присела у кровати. И, повинуясь так несвойственному ей внезапному порыву, взяла Колю за руку, с силой сжав его пальцы.

Темно.

Холодно, сыро и одновременно – безумно горячо.

Резкий вдох, и вместе с ним – осколок далёко вчера…

Рядом, вплотную, касаясь меня – твоё лицо, руки, плечи… Солоноватые дорожки на щеках, и на губах – лёгкая соль. Пустота, почти пустота, и вспыхнувшие в ней такие несбыточные, невероятные три слова: поцелуй меня, Галя. Просто поцелуй меня, Галя – шёпот, шёлковая подкладка плаща… Волосы щекочут лицо, ничего не разобрать, перед закрытыми глазами – алость век, ослепительный, решительно-страшный порыв. Только так. Но голова отказывается работать, когда дыхание сбивается, сливается с чужим дыханием, дробится и падает куда-то вниз всё, что есть вокруг…

Судорожно, до головокружения, будто полусон, и мир раздвоился: горький, горячий поцелуй, и рука, сжимающая ледяной пистолет. И рука поднимается, выше и выше, неслышно и быстро, к виску… Ребристый холод отрезвляет, вырывает из нежно-безжалостной сказки. Воздуха нет в лёгких, он кончился, но вдыхать больше нет смысла.

Раз – всего один из нас. Сильно, уже не рассчитывая – только выиграть время, – толчок в грудь. Ты падаешь, Коля… Прости. Потому что так надо.

Два – зачем ещё слова? Я же понимаю, ты не дал бы мне сделать этого. Но всё-таки я женщина, и я умею целовать. Ты вовремя попросил. Я вовремя взяла пистолет. Поэтому ты сейчас лежишь на полу и смотришь остановившимся взглядом, как я медленно нажимаю на курок. Ты уже не успеешь. Потому что в этой партии меня не обыграть.

Мне только хочется, чтобы ты знал: я давно этого ждала, только боялась себе признаться. А теперь можно. Теперь всё можно, можно даже бояться. Но недолго. Потому что…

Три – секунда и умри.