Ты любишь предателя

Для воскресенья занято слишком мало столиков: большинство студентов уже отправились домой или не захотели выходить на холод. Дверь за мной закрывается со звоном колокольчиков, пока я ищу в зале Бэррона. Остин держал Диону в курсе о том, кто является фаворитом на должность, а благодаря своему вчерашнему выступлению Бэррон даже в моих глазах заработал пару очков. Несмотря на то, что на моей шкале он все еще в глубоком минусе, я уже не имею ничего против сотрудничества с ним. Однако его темных волос нигде не видно. Старые вокзальные часы на стене сообщают, что я на редкость пунктуальна, и нет причин добавлять в список Бэррона штрафное очко за опоздание.

Я беру кофе и, стараясь не расплескать, несу его вместе с тарелкой, полной эклеров, к свободному столику у окна. В то время как я подчеркнуто медленно и с наслаждением откусываю кусочек эклера и при этом закрываю глаза, до меня доносится смех, на котором мое удовольствие заканчивается. Я едва не подавилась, и мне стало жарко и холодно одновременно, когда голос над моим ухом прошептал:

– Я надеялся увидеть это выражение лица…

Слова щекочут мне горло, я словно окаменела, не способная обернуться и подпрыгнуть так молниеносно, как мне бы того хотелось.

– Но не от еды, Эмерсон, – добавляет Джош.

Он обходит стол и опускается на стул напротив. Я все еще смотрю на него, не шевелясь.

– Что ты здесь делаешь? – выпаливаю я наконец.

– Мы договорились о встрече. А свидание с девушкой, которая влюблена даже в еду, нельзя пропустить. – Он отклоняется и выглядит при этом таким невозмутимым, каким я его никогда не видела.

– Я имею в виду здесь, в Уайтфилде. Я думала, твоя мама тебя заперла, потому что ты не ответил на мое сообщение. И… Секундочку. Мы договорились о встрече?

– Моя мама не может мне запретить следовать за сердцем. В глубине души мадам президент – безнадежный романтик. И когда услышала, что здесь девушка, в которую я безумно влюблен, дала согласие на то, чтобы я вернулся. Не просто так, конечно.

Он указывает на соседний столик, за которым сидят двое в костюмах, весьма громко кричащих о том, что это агенты секретной службы. Он переводит взгляд на меня. Его почти робкая улыбка заставляет сердце биться чаще, прежде чем значение его слов достигает сознания. Он убирает волосы со лба и наклоняется.

– Не надо так пялиться, Эмерсон. Где твои манеры, – подкалывает он меня и этим выдергивает из бесконечной череды недоверчиво крутящихся мыслей.

– Безумно влюблен, да? – наношу я встречный удар, стараясь сохранять непринужденный вид, хотя мышцы лица протестуют, потому что хотят подсунуть мне самую широкую улыбку из всех. – Похоже, ты такой же безнадежный романтик, Прентисс.

Он еще сильнее наклоняется над маленьким круглым столом, я непроизвольно тянусь к нему навстречу и больше не могу сдерживать улыбку. Мое счастье хочет вырваться из меня и показаться всем, заявить о себе всему миру. Я сияю, наверное, ярче, чем светильники, которые висят над нами.

– Только никому не рассказывай, иначе мне придется попрощаться со своей репутацией.

– Я расскажу об этом всем и каждому! По чистой случайности у меня контакт с самой известной на данный момент студенткой-журналисткой мира. Ее точно заинтересует эксклюзивное интервью.

Боже, как я по этому скучала! Постоянный обмен колкостями с ним и…

Преодолев дистанцию между нами, я быстро целую его в губы и спешно отодвигаюсь. Мои щеки горят, должно быть, из-за сияющей улыбки.

Джош проводит языком по нижней губе.

– Получу ли я больше, если попрошу очень любезно?

– Ну, попробуй.

Он распрямляется, будто по команде «смирно», и вдруг снова кажется таким же самоуверенным и высокомерным, как при первой нашей встрече.

– Может быть, тебя интересуют не просьбы, а звания? Перед тобой сидит недавно избранный председатель Львов. – Он поправляет свой несуществующий ворот пиджака.

Я смеюсь, все еще вне себя от счастья, потому что он на самом деле здесь. Потому что он вернулся. Потому что он сказал, что безумно влюбился. Как и я.

– Может быть, нам стоит продолжить разговор новых председателей где-нибудь в другом месте, – произношу я и при этом смотрю на свои пальцы, нервно теребящие скатерть.

– Какое же место ты предлагаешь?

Его голос внезапно становится низким, вызывая во мне вибрации, предназначенные не для публики. Когда я снова поднимаю взгляд, в его глазах читается желание, которое заставляет меня трепетать.

Отрезок времени с момента, как мы встаем из-за стола – и оставляем эклеры, – до прибытия в мою комнату в Доме Воронов полностью отсутствует в моей памяти, что задним числом можно объяснить только временной амнезией. Я не могу с уверенностью сказать, бежали мы, шли, спотыкались, идя по кампусу, или летели, не отрываясь друг от друга. Знаю только, что это потребовало немалых усилий, иначе мы не упали бы, запыхавшись, на мою кровать, едва в состоянии нормально говорить.