Ты мое дыхание

Мягкий шелк ее волос струился меж пальцев, когда я перебирал рассыпанные по плечам пряди. Какой же сладкой она была! И умопомрачительно красивой сейчас, с нежным румянцем, едва различимым в вечернем сумраке. Я отрывался лишь чтобы сделать вдох, и вновь возвращался к ее трепещущим, податливым губам, снова окунался с головой в блаженный дурман.

— Совсем стыд потеряли! — раздался где-то рядом возмущенно-скрипучий голос. Ника вздрогнула, отстраняясь от меня и накрыла пальцами свой рот, и я едва сдержал стон разочарования. Женщина возле нас проговорила уже громче, явно стараясь быть услышанной остальными пассажирами. — И куда только мир катится! Они бы еще сексом прямо здесь занялись!

Румянец на щеках девушки стал ярче, и она поежилась, как будто от озноба.

— Холодно? — я стащил с плеч пиджак, укутывая ее, и только теперь заметил, как старательно она отводит глаза. Смущается? Уже поздновато. Но об этом я скажу ей позже. Как бы сильно не хотелось продолжения, но соседка права: место мы выбрали совсем не подходящее. Надо было чем-то отвлечь на время и Нику, и себя. Я взял ее ладонь в свою, чуть сжимая тонкие, холодные пальцы, и усмехнулся, рассматривая припухшие губы. — Вот и верь после этого рекламе. Никакая она не стойкая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 19

Я пыталась его соблазнить, даже представляла, как это будет, но и в самых смелых моих фантазиях не могла предположить подобного. Что все случится так быстро. Что его губы окажутся такими… Я не знала подходящего определения. Сравнить было не с чем. Да и незачем, потому что что угодно и кто угодно проиграли бы ему в этом сравнении.

Это был всего лишь поцелуй, а я окончательно потеряла голову. И ощущала себя так, будто действительно занялась с Матвеем сексом прямо на глазах у остальных пассажиров. Но, к величайшему моему ужасу, мне было не стыдно — мало. Катастрофически мало.

Я хотела продолжения. Чтобы эти горячие, жадные губы снова коснулись меня. Жаждала ощутить их вкус и дурманящий жар. Снова уступить мужчине, позволяя пойти дальше. Намного, намного дальше.

Поплотнее укуталась в его пиджак, но не потому, что было холодно. Это делало меня как будто ближе к нему. Плотная бархатистая ткань хранила тепло его тела и его запах, терпкий аромат дорогого парфюма. А я… Я хотела запомнить этот запах. Впитать в себя. Чтобы он остался на моей одежде, на коже, и я могла чувствовать его, даже когда самого Ольшанского не будет рядом.

Наша соседка решила не ограничиться одними только возмущениями. Она демонстративно отсела подальше, пыхтя и шипя как закипающая в кастрюле вода, и обратилась к пожилому мужчине, задумчиво рассматривающему проплывающие мимо нас дома и свисающие к самой воде ветки деревьев.

— Разве в наше время было такое? — и, не дожидаясь его ответа, сама же и пояснила: — Конечно, нет! Ну куда же это годится? Скоро детей будет страшно выпустить на улицу! Того и гляди, наткнутся на что-то такое!

Это было до смешного нелепо, и я наверняка рассмеялась бы, если бы не находилась в таком смятении. Но теперь все, на что была способна — с опаской взглянуть на Матвея. Что он думает?

А он улыбался. Улыбался своими потрясающими губами, на которых была моя помада. Та самая, за которую я в магазине выложила кучу денег. Меня уверяли, что она точно не размажется. Но, наверно, не предполагалось, что ее будут слизывать так старательно и жарко.

Я на мгновенье закрыла глаза, пытаясь справиться с другим жаром: тем, что грозил спалить меня изнутри. Тщетная попытка! Разве можно было успокоиться, находясь рядом с Ольшанским и все еще ощущая на свои губах его вкус?

— Теперь, кажется, салфетка нужна вам.

Он приподнял бровь, и его улыбка стала шире.

— Вам? Ника, на брудершафт мы, конечно, не пили, но думаю, на «ты» нам все же стоит перейти. В силу, так сказать, сложившихся обстоятельств.

Я смутилась еще больше и не нашла ничего лучше, как снова заняться выуживанием салфеток из сумки. До причала было уже совсем близко, а мне совершенно не хотелось, чтобы Матвей вышел на берег под свет фонарей со следами моей помады на губах.

Стараясь не смотреть в его смеющиеся глаза, приложила бумажный платок ко рту. Тереть было страшно. Что если я не рассчитаю силу и сделаю ему больно? Мужчина неожиданно хмыкнул, покачал головой и забрал салфетку из моих рук. А потом склонился близко-близко и, почти касаясь губами моего уха, прошептал:

— Если бы не эта склочница, не пришлось бы ничего вытирать. Мы бы с тобой благополучно избавились от остатков твоей стойкой помады.