Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)

Снова и снова прокручиваю его, делаю звук на максимум, вслушиваюсь в слова Белого халата.

Потом перечитываю сообщения Очкарика. Снова смотрю. Снова перечитываю.

Неудивительно, что после моего ночного высера она так послушно соглашается на развод.

Вот вообще неудивительно.

Как неудивительно и то, что она не проверилась, хоть мне казалось, что любая женщина на ее месте сделала бы это если не на следующий день, то спустя неделю-другую.

В моей жизни был опыт, когда от меня так хотели ребенка, что проверялись даже после защищенного секса. И в итоге сделали то, о чем даже как-то стыдно говорить вслух. Чтобы потом со слезами радости совать под нос положительный тест. А после моего резонного вопроса «А как насчет того, хочу ли я быть отцом?» устроить истерику с криками про то, что срок аборта уже давно вышел, про безответственность и отсутствие мужских причиндал, и откровенными угрозами доказать отцовство, посадить меня на алименты и отсудить... В общем, у девушки были громадные планы, которые не имели ничего общего с нашими отношениями и ребенком, который, вроде как, должен быть результатом большой любви. Точнее, он и стал результатом большой любви. Ее. К красивой жизни и возможности устроить ее за мой счет.

Тогда я плюнул на все и потащил ее в клинику на тест ДНК.

Она не знала, что такие можно делать еще во время беременности.

И на пороге клиники призналась, что ребенок не мой.

Тест я все-равно сделал.

Для своего успокоения.

Ребенок действительно не был моим.

После того случая все мысли о детях всегда тянули из меня те воспоминания.

И со временем я просто перестал думать о детях как о том, что рано или поздно, но случится в моей жизни. Скорее, как о том, чего у меня, скорее всего, не будет. Потому что сам я бы никогда их не захотел, а женщины, как известно, просто меняют мужчину на того, который хочет размножаться и оставлять после себя потомство.

Я делаю себе кофе - огромную чашку крепкой херни, от одного глотка которой взрываются остатки мозга и жжет в глазах.

Перечитываю сообщения, хоть они уже и так стали частью моей памяти.

Понятно, что имеет ввиду Очкарик под этим ее «Никто не знает, будет ли она здорова...»

Моя замороченная писательница уже придумала ребенку пол и имя. Фасолина.

Так и хочется тряхнуть ее хорошенько и спросить: «Что, блядь, вечно у тебя в голове, женщина?!»

Но вместо этого снова просматриваю видео. Ковыряю в себе так глубоко, как никогда, пытаясь достать наружу злость, негодование. Даже на себя. Надо было думать, куда кончать. А я просто... хотел ее и ни о чем не думал. Сука, первый раз в жизни я реально ни о чем не думал, кроме того, что хочу, чтобы этой мелкой нехочухе было хорошо со мной так же сильно, как мне было хорошо с ней.

Я был счастлив тогда.

Насколько это вообще возможно, когда речь идет обо мне. Мы оба были счастливы.

И именно после той ночи я понял, что готов дать нам шанс стать чем-то большим, чем просто быть парой на некоторый - возможно, совсем непродолжительный -период времени.

Фасолина, ну надо же.

Пью кофе и на репите просматриваю запись.

Вот он - ребенок. В кулаке поместится как нефиг делать.

И совсем не похож на фасолину. Скорее уж на горошину. Только... Немного примятую, что ли. Такую мелкую, что хочется прикрыть экран телефона ладонью.

Чтобы не замерзла и ничего не боялась

Логики в этом нет вообще никакой.

Может быть, вот так и просыпается отцовский инстинкт?

Я через силу вливаю в себя кофе, выключаю свет в доме и сажусь за руль.

Даю своей голове решить, куда нужно поехать первым делом.

Представляю, как моя писательница собиралась с духом, чтобы наваять этот десяток строк.

Представляю, как вместо этого ей хотелось примчаться ко мне и всучить какую-то дурацкую игрушку со всякими ванильными намеками. Я знаю, что именно так она бы и сделала, если бы не целая куча дров за нашими спинами, которые мы, не покладая рук, рубили и пилили весь наш короткий дохлый брак.

Наверное, прыгала бы вокруг меня как щенок.

Как повисла бы на шее с моего молчаливого согласия.

Представляю, как вместо этого она снова сидит в проклятом углу и ревет без единого звука.

Не удивляюсь, когда соображаю, что уже хожу между прилавками, набитыми мягкими игрушками.

Задаю консультанту дурацкий вопрос.

И тупо улыбаюсь как дурак, когда девушка тут же приносит мне огромный, размером с мою руку, плюшевый стручок гороха на молнии впереди. Расстегивает его - и показывает, что внутри три смеющихся морды а-ля Горошины.

Просто, блядь, бери эту ванильную хрень, Антошка, и не анализируй, почему все это делаешь.

Я еду к Очкарику. Проскакиваю два красных светофора.

Оставляю машину около подъезда, топчусь на крыльце, пока появится кто-то из жильцов, и молча показываю удостоверение вместо того, чтобы объяснять, почему мне нужно попасть в такую-то квартиру.

Об этом тоже не думаю.

Поднимаюсь на лифте.

Выхожу к двери.

Подношу палец к звонку, нажимаю.

Слушаю тишину и вдруг понимаю, что у меня нет никакого плана на случай, если Очкарик скажет, что она вся такая независимая и самостоятельная.