Ты мой закат, ты мой рассвет

— Потому что вы — эгоисты. Оба. Только он продался за бабло. а ты пока нет. Вам обоим нужно, чтоб вокруг вас вились женщины, рвали за вас глотки друг другу, а вы выбирали, выбирали… — Марина степенно складывает барахло обратно в сумку. — Вам не нужна женщина с мозгами, потому что у нее будут слишком сложные реакции, а на это, боже упаси, придется тратить время и силы. Чем примитивнее — тем лучше. Проще. Понятнее. Пусть она сидит себе где–то на ресепшене, читает глянцевый журнал, отвечает на звонки и приходит домой только чтобы раздвинуть ноги.

— Не пошла бы ты? — Сам себе удивляюсь, почему до сих пор не отправил ее в пешее эротическое более грубым словом.

— Я ухожу–хожу. — Прикладывает ко лбу ладонь козырьком, словно отдает честь. — Только ты знаешь, что я права. Видишь, что со мной сделал Михаил Иванович? Когда–то я была красивой, умной, готовой к экспериментам женщиной. И он меня любил, пока все было так, как он хочет. Как ему нужно. А когда начались проблемы — любовь прошла. — Марина снова дергает себя за рыжую прядь. — И не помогло никакое обновление системы. Потому что такие, как вы — просто потребители: взял, попользовался, стало слишком сложно — пинком под зад и за другой. Вас уже не переделать.

Марина, шатаясь, поднимается.

С тоской вливает — буквально — в рот остатки вина на дне бокала, и на этот раз даже бровью не ведет, словно там была подкрашенная минералка.

— Ты не такое говно, как Михаил Иванович, — пожимает плечами, а мне хочется прямо от души раскланяться за такую, блядь, царскую похвалу!

Когда она уходит, я снова и снова прокручиваю в голове весь этот «монолог разведенки».

Понятное дело, что говорил в ней алкоголь. Но в большей степени обида на мужика, которого я сам от всей души считаю мудаком.

Но.

Блин.

Ведь правда. Очень многое — правда. Я не славный и хороший парень. Я не умею нянчиться с замороченными девушками и у меня не хватало терпения на куда меньше фокусы, чем иногда творит Очкарик. Что будет… если первый романтический флер наших отношений пройдет — и у меня перестанут работать тормоза? Сорвусь, когда буду нужен, не поддержу, когда начнет плакать. С горячей головы наговорю всякой обидной херни.

А она потом… Хорошо, если просто в угол. А если?..

Глава тринадцатая: Йен

Когда до Нового года остается ровно десять дней, мне звонит мама.

Обычно мы на связи дважды в день — утром и вечером, но сегодня она нарушает правило и перезванивает в обед, заставая меня в самом разгаре творческого процесса. Мой отважный ироничный демон как раз надирает задницы посланным по его душу наемным убийцам, делает пафосный кувырок, финт, парирует вторым клинком и…

Я тянусь к телефону, чтобы отключиться и закончить сцену, но вовремя спохватываюсь.

Это мама. Она волнуется даже если я не беру трубку после пятого гудка.

Прикладываю телефон к уху, зажимаю его плечом и, продолжая набирать текст — с жуткими опечатками, но хотя бы без потери смысла, отвечаю:

— Приветик, мам. Что–то случилось?

— Ты как будто не рада, что я звоню, — обижается она, потому что голос у меня не то, чтобы очень радостный.

Мысленно напоминаю себе, что я должна родителям собственную жизнь… трижды, и никакая сцена или даже целая книга не стоят того, чтобы отвечать на их заботу черной неблагодарностью. Сохраняю документ и закрываю крышку ноутбука. Кстати, самое время сделать себе капучино и доесть рисовую запеканку по новому рецепту. С третьего раза она получилась просто волшебная: пушистая и сливочная.

Антону понравится.

Я сую ноги в домашние теплые тапки и топаю на кухню.

— Бабушка хочет, чтобы мы отпраздновали ее юбилей и новый год всей семьей, — говорит мама, как мне кажется, слишком напряженно.

День рождения бабушки — тридцатого декабря. Вот такой она у нас, тот еще Подарочек под елку. И каждый год зимние праздники у Воскресенских начинаются именно с распечатывая ее «днюхи». А уже потом Новый год, Рождество и Старый Новый год.

— Мам, мы же всегда отмечаем. — Пока кофемашина «моргает» красным, заливаю воду в резервуар и ставлю одну из нужных капсул. — Что не так?

— Ты в Москве, — напоминает она после небольшой заминки.

Вообще–то я как раз собиралась приехать двадцать пятого и даже взяла билет на самолет, но еще никому этого не говорила.

После отъезда Антона я держусь.

Каждый раз, когда рука тянется к шкафчику с лекарствами, вспоминаю осуждающий взгляд моего майора и его слова о доверии. Какой же я буду женой, если не смогу справиться хотя бы с чем–то?

— Мам? — Оформляю слово выразительной вопросительной интонацией. — В чем проблема?

— Бабушка хочет провести праздники… — Мама вздыхает. — У вас с Антоном.

— У нас с Антоном, — просто на автопилоте повторяю я, чтобы убедиться, что все это — не плод моего воображения.

— Она уже пригласила тетю Машу и Сергея, и Олю, и еще…

— У нас с Антоном не получится, — говорю сразу, чтобы пресечь этот поток. У нас большая родня, я и без перечня прекрасно это помню. И хоть вот так, все вместе, мы собираемся только раз в год, мне хватает этих трех–четырех дней, чтобы «налюбиться» их на год вперед.