Ты мой закат, ты мой рассвет

Он просто поворачивает голову — не делает вообще ничего.

Но этот хитрый прищур карих глаз с тонкими лучиками морщин и колючие иголки мокрых волос на лбу, и щетина, от воспоминания о которой у меня склеиваются колени…

И это его фирменное «мммм», похожее на кошачье мурлыканье.

Может, к черту елку и мишуру, и весь остальной список? Останемся дома и будем валяться в кровати, много–много целоваться, обнимать друг друга, смотреть Звездные войны с самой первой трилогии. И снова, как тогда, притянемся двумя магнитами?

— Я думаю… — Откашливаюсь в кулак и тут же прижимаю к губам чашку, чтобы сделать глоток, пока язык окончательно не зацементировался у нёба. — Если мы сегодня не купим елку, то будем вешать игрушки на забор.

Антон с серьезным видом кивает, подмигивает и, когда мне начинает казаться, что вот сейчас он точно попытается завалить меня на спину и плевать ему на разлитый на белые простыни кофе, он бодро вскакивает на ноги.

Уже без полотенца.

Спиной ко мне.

Я забыла, как это — очень хотеть мужчину. Пришлось это сделать, чтобы как–то пережить мои месяцы вынужденного заточения и попыток разобраться в себе, чтобы стать хоть немножко более «нормальной» и пригодной для семейной жизни после всего, что случилось.

Поэтому сейчас чувствую себя какой–то болезненно обнаженной под его взглядом в зеркале, пока Антон быстро одевается. На мне пижама а-ля непробиваемый кокон, одеяло сверху и довольно печальный вид с заплаканными глазами, но мой мужчина словно видит меня насквозь — через эти слои ткани и невидимые стены моего внутреннего замка. Видит — и прекрасно понимает, как на меня действует.

Может, мне нужна эта игра?

Может, мне нужен взрыв?

— Тебе полчаса на сборы, — уже деловым тоном командует Антон, поправляя воротник модной толстовки. Снова похож на мальчишку во всех этих потертостях, рваных принтах, шнурках и молниях. — Если очень голодная, то можно быстро позавтракать, но я бы лучше сходил в «Бифзавод». Ты должна попробовать тартар с трюфельным маслом.

— Тартар — это вроде сырое мясо? — отвечаю неуверенно, потому что не хочу обижать его восторженный вид своим не очень горячим желанием пихать в рот сырую говядину. Даже если она специально обработана и абсолютно безопасна.

— Сырое, красное и очень вкусное мясо, Очкарик. И ты его попробуешь. Я же обещал тебе ванильную романтичную хрень — вот, не жалуйся.

Я откидываю одеяло, спускаю ноги на пол, и Антон приподнимает бровь, глядя на мои толстые носки.

Краснею, кажется, снова вся и мгновенно, словно полили свекольным соком.

Несколько раз пытаюсь то поднять ноги и снова спрятать под одеяло, то опустить, а потом просто сдаюсь, потому что мой майор уже все равно громко хохочет.

— Да, — немного дуюсь, — у меня очень мерзнут ноги. Особенно пятки. Поэтому зимой и иногда осенью, и даже весной я сплю в толстых носках. Извини, что только что убила всю свою сексуальность.

— Это не очень похоже на носки, — пытается подавить смех Антон. — Это явно где–то на грани с валенками.

Верчу ногами так и эдак, вздыхаю и согласно киваю: да, что есть, то есть. Я купила несколько пар года три назад на ярмарке, и теперь, как только попадаются — беру еще, чтобы был железный запас даже на случай ядерной войны. Сверху они вязанные в красно–бело–синюю «елочку», а внутри — толстая подложка из начеса овечьей шерсти.

— Я всегда в таких дома сплю, — пытаюсь подавить смущение. — Потому что тепло и уютно, и даже если ногу из–под одеяла выставить — не холодно.

— Очкарик? — Антон смотрит на меня, наверное, целую длинную минуту, и я начинаю непроизвольно ерзать пятой точкой по простыне. — Ты и так дома. И мне по фигу, что тебе кажется, что что–то уютное и удобное может выглядеть не сексуально. Достаточно того, что я точно знаю, как ты выглядишь без всего этого. Хоть, конечно, ты настоящая капуста, блин.

Хорошо, что он уходит и не видит, как я — да когда же это кончится! — снова начинаю икать.

Глава двадцать вторая: Йен

— Это по–твоему елка? — Антон вопросительно смотрит на маленькое деревце, чуть выше колен, посаженое в простенький горшок. — Чем мы ее украсим? Двумя носовыми платками?

— Зато живое, и потом посадим его за домом, — пританцовываю вокруг ёлочки, словно туземец вокруг закл и нательного костра.

— Хорошая елка, молодой человек, — влезает продавщица, но под строгим взглядом моего мужа быстро переключает внимание на других покупателей.

— Очкарик, признавайся. — Антон скептически разглядывает облезлые веточки не то, чтобы свежего зеленого цвета. — Ты нарочно выбрала самую поганую?

Он знает меня лучше, чем я знаю сама себя.

От этого так тепло на душе, что весь сегодняшний день — и без того домашний, уютный и полностью наш — становится абсолютно идеальным.

— Если мы ее не купим, Антон, ее не купит никто. А дерево же не виновато, что оно не такое красивое и просто не успело вырасти. Какая разница, в конце концов, на чем будут висеть игрушки?