Ты мой закат, ты мой рассвет

Откидываю голову назад, куда–то ей на плечо. Она вот тут — дышит мне в висок, трется мокрым, как у котенка, носом, но обнимает так крепко, что приятно колет под сердцем.

— Малыш, что мы творим? — риторический вопрос, кажется.

— Учимся любить как дикобразы, — шепчет моя маленькая испуганная дрожащая жена. — Несмотря на колючки.

— Херовый из меня защитник. Прости, малыш. — Утром еле вытолкал похожие слова из глотки, а сейчас запросто.

— Мне не нужен другой, вредный ты мой мужчина. Никто не нужен. Только ты. — Дрожит и стучит зубами, но продолжает упрямо тянуть на себя. — Иди ко мне.

И меня утаскивает в нее, как в черную дыру — всего сразу.

Даже не пытаюсь понять, какие законы физики мы ломаем, умещаясь на не очень широком диване вдвоем. Обнимаем друг друга руками и ногами, сплетаемся и переплетаемся. Ее голова у меня на плече, но все равно мало — запускаю пальцы ей в волосы, за затылок прижимаю к себе, пока на коже не появляется отпечаток мокрых от слез губ.

Горло сводит тысячей невысказанных слов. Я не хочу наше тупое соглашение.

Я хочу с ней семью: долбаные Новогодние праздники, лепить снеговика, просто валяться в кровати все выходные.

Выбросить кожу непробиваемого терминатора.

Потому что это — мой дом, моя женщина и здесь я в безопасности, можно больше не притворяться бессердечной тварью.

Потому что моя маленькая отважная писательница спасет меня от мудака, которым мне пришлось стать, чтобы выжить и закалиться.

Потому что… наверное… я все–таки и правда ее люблю.

До утра не сплю совсем. Я не привык, когда кто–то рядом вот так близко, дышит в шею: сначала рвано, иногда всхлипывая во сне, а потом уже размеренно, горячо, иногда прикасаясь губами к коже. Чувствую себя аллергиком, который от души объелся того, что его убивает. И какая разница, что зудит и чешется, если просто тупо хорошо.

В шесть тридцать срабатывает будильник. Телефон в заднем кармане — и даже если бы я не хотел разбудить свою замороченную писательницу, достать его быстро все равно не получится. Так что пока вожусь, она просыпается и сладко зевает. Возится рядышком, громко сопит.

Даже странно, что не замечал всего этого раньше.

— Прости, мужчина, я больше не буду спать на тебе, как блин, — извиняется сонным голосом. — Не помню, как выключилась. Надо было стряхнуть меня на пол вместе с одеялом.

— Ой, да хватит уже, — делаю вид, что ворчу, и пресекаю ее попытки выбраться из–под одеяла.

Встаю сам и отворачиваюсь.

Она же вот тут — рядом и почти голая, я видел только край тонкой домашней майки.

Муж и жена мирятся сексом — это нормально. Но после всего…

Я подожду, пока она сделает первый шаг, потому что еще один отказ или добровольно–принудительное исполнение супружеского долга меня на хрен доведут до белого каления.

— Я успею приготовить завтрак, — все–таки возится Очкарик, так что приходится применить силу и затолкать ее обратно под одеяло.

— Спи, женщина! Хватит тут быть мученицей. Я последние пятнадцать лет без завтраков жил и не помер, один день точно протяну. Выспись лучше, поняла?

Йени придерживает двумя руками край натянутого до самого кончика носа одеяла, кивает и почему–то шепотом говорит:

— Я список написала, что нужно… ну, к Новому году.

— Ну и отлично, как раз завтра суббота. — Вообще для меня все эти праздничные приготовления совсем не то, что принято называть «духом Нового года». Скорее какая–то определенная последовательность действий, которые нужно сделать. Ритуал «бытия как все». Но, может быть, в этом году будет как–то иначе? Все–таки теперь у меня семья. — У тебя там очень большой список?

Она что–то прикидывает в уме и с немного испуганным видом озвучивает:

— Сорок девять пунктов. Он в телефоне. Я могу скинуть тебе. Вычеркнешь лишнее.

— Сорок девять пунктов? Женщина, ты смерти моей хочешь?

— Я согласна на компромисс, — быстро говорит Очкарик. — Кроме, пожалуй, пунктов семь, двенадцать, двадцать пять и сорок три.

Понятия не имею, что там, но чутье подсказывает, что именно их–то мне и захочется вычеркнуть в первую очередь.

Уже на работе, когда выдается свободная минута, и я открываю присланный писательницей список, понимаю, что у нас с ней кардинально разные представления о том. что такое приготовления к Новому году. Потому что для меня это вполне конкретные вещи: купить пару бутылок дорого коньяка, забить холодильник всякими деликатесами, чтобы за праздники тупо оторваться и отоспаться, закинуть деньги в мой игровой аккаунт и купить пару игр для приставки. И достать искусственную елку, которая в свернутом виде прямо в мишуре лежит где–то в подсобке у меня на холостяцкой квартире.

Ноу Очкарика в списке просто какие–то… гммм… чудеса.

И чисто женская розовая хрень: вырезать снежинки, разрисовать окна специальными красками, найти сосновых и еловых веток и сделать венок на дверь. И, конечно, один из тех пунктов, которые вычеркивать нельзя: купить белые елочные шары и разукрасить их вручную. С припиской: «Взамен разбитых».

Циник во мне злобно ржет и качает головой, приговаривая: «Ну все, мужик, ты попал».

Но…

Да блин, ладно, хоть попробовать–то можно?