Ты мой закат, ты мой рассвет

— Я правда снимаю ту квартиру, в которой живу, — снова виновато улыбается Очкарик. Я что ли вслух это произнес или ход моих мыслей настолько очевиден? — Родители купили квартиру, но мне хочется самой. Считай, что это тщеславие: хочу, чтобы родители мной гордились. Хотя бы в чем–то.

Пока мы стоим на перекресте, отвлекаюсь от дороги и поворачиваюсь к жене.

Ее голова лежит на спинке сиденья, от подтаявшего снега волосы стали немного влажными и смешно распушились. Мне не хватает на ней тех больших круглых очков. И улыбки тоже не хватает. И почему–то вспоминаю, как она в наушниках ходила их угла в угол, изредка чуть ли не пританцовывая и что–то бормоча себе под нос. И как потом с горящими глазами рассказывала, что у нее родилась идея для новой книги.

Даже не знаю, стоит ли говорить, что за этот месяц я дважды прочел ее дилогию. Первый раз просто «проглотил», второй — просто чтобы выписывать цитаты и представлять, о чем она думала, когда ее героиня рубила головы кровожадным демонам, а ее спутник–полудракон травил пьяные анекдоты.

Да, возможно, это не памятник литературы. И даже не первая десятка лучшего отечественного фэнтези, но это — отличная история, в которой есть и смех, и слезы, и какие–то очень правильные глубокие мысли.

— Госпожа Воскресенская–Сталь, — осторожно щелкаю ее по носу, и она смешно, как мышь, морщится. — Я очень тобой горжусь.

— Правда? — с каким–то тихим отчаянием переспрашивает Йени.

Всегда этот вопрос. Всегда какое–то недоверие и это неприятно царапает где–то внутри. Но я понимаю, почему она такая, почему хочет дважды услышать, что для кого–то — важная и особенная, лучше, чем другие.

— Правда, малыш. — хоть обычно я не повторяю то. что и так сказал от души. Она прикрывает рот рукой и хлопает влажными от слез ресницами.

— Я… очень соскучилась, — еле–еле, шепотом, через пальцы. Как будто снова боится, только на этот раз саму себя. — У меня в телефоне двести с хвостиком неотправленных сообщений.

— Дашь почитать? — Пытаюсь не дать своей голове выключиться, а то эта русалка утащит меня в свое розовое ванильное болотце.

Очкарик отрицательно машет головой и снова шепотом добавляет:

— Там такой запредельный уровень слез и глупостей, что колючий кактус Антошка либо засохнет, либо зацветет.

Мне же вот этого не хватало.

Именно этого — каких–то таких шуток, словечек с подтекстом, которые умеет выдавать только она, ладони на губах, распушившихся волос.

Хорошо, что уже «зеленый» и я переключаюсь на дорогу.

Глава четвертая: Йен

Антон ставит машину на внутреннюю парковку дома, возвращает ключ, и мы стоим немного в стороне, на расстоянии вытянутой руки.

Я бы хотела, чтобы он поднялся.

Я бы очень хотела, чтобы эту ночь мы, как и в день нашего знакомства, просто спали рядом, чтобы кровать не была такой пугающе огромной для меня одной, и чтобы одиночество, наконец, сбежало в окно.

Но я знаю, что будет, как только за нами закроется дверь.

По крайней мере, я точно не смогу затормозить, потому что мне, как наркоманке, не хватает его запаха, вкуса кожи на губах.

Мне до боли между ног хочется с ним трахаться.

Без головы, без мыслей о том, что сейчас это только еще больше все усложнит.

И я боюсь, что Антон больше никогда не посмотрит на меня так, как раньше. Что теперь и для него я тоже несчастная, обиженная судьбой и одним плохим человеком женщина, с которой нужно заниматься сексом только в миссионерской позе и после подписанного ею согласия на близость.

— Я пойду, Очкарик, — первым заговаривает Антон. — Еще пока доберусь, а подъем в шесть.

Не хочу его отпускать.

— Ты в гостинице живешь?

— Ага.

— Когда возвращаешься в Петербург?

— Завтра вечером, самолет в десять тридцать вечера, так что в полночь буду дома. Сердце болезненно обрывается.

Я надеялась, что у нас будут выходные, и мы просто… не знаю, встретимся еще пару раз, погуляем, как это делают даже давным–давно женатые люди.

— Малыш, ну а ты когда собираешься вернуться? — немного склонив голову набок, спрашивает мой уставший майор. И конечно мы оба понимаем, что речь не о городе и даже не о месте.

Не знаю, что ему ответить.

Попросить еще немного времени, потому что мне нужно разобраться в себе, просто попытаться сделать хотя бы что–то самой: научиться спать в темноте, перестать бояться ездить в метро в час–пик, когда ко мне прижимаются посторонние мужчины, перестать, наконец, улыбаться, когда хочется выть.

И не прятаться в угол по каждому поводу.

А еще — больше никогда ему не врать.

Потому что как раз сейчас мне хочется это сделать, потому что так будет проще.

— Я не знаю, Антон. — Теперь я знаю, почему правду называют «горькой». — Мне нужно время. И я… прошу тебя… пожалуйста… если это возможно… дать мне его.

Я снова прошу что–то дать мне, ничего не предлагая взамен.

Такая эгоистка, что противно от самой себя.

Молодому мужчине нужна нормальная здоровая женщина. Не только для секса — хоть это, наверное, почти самое важное — а чтобы проводить с ней время, чтобы она присматривала за ним, создавала уют и комфорт.

А тут я со своим «я не знаю».