Ты – моя половинка

– Я не такой дурак, как ты, – хихикнул Хьюберт. – Я карты храню в специально отведенном для этого месте.

Как узнал Карлайл позднее, этим местом Хьюберт выбрал выступ за рамой иконы Пресвятой Девы, что висела в гостиной.

На следующий день Карлайл шел по улице с замирающим сердцем. А что, если ткань уже продана? Или цена очень поднялась? Или магазинчик закрыли за долги? Или…

Но все оказалось в порядке. Управляющая, моментально вспомнив паренька, приветствовала его с улыбкой и тут же проводила к стеллажу с темно-зеленым креп-сатином. Придирчиво ощупав его еще раз, Карлайл снова убедился, что эта ткань достойна принадлежать его чудесной маме.

– Ты сошьешь себе платье и будешь в нем королевой наших холмов. Тебя будет не различить в траве, – мечтательно пробормотал Карлайл.

– Ты забыл про волосы, – засмеялась Джемма. – Вряд ли такой цвет есть в траве.

– Такого нет, – согласился Карлайл. – Просто в них запуталось солнце, вот и все. В осенней листве запуталось несколько солнечных лучей, вот какого цвета твои волосы!

– А ты романтик… Девушке, которую ты выберешь в жены, повезет. – Джемма смотрела на него с гордостью.

В ее любви не было места собственничеству. Джемма точно знала, что настанет день, когда Карлайл придет домой не один, а под руку со своей избранницей. И Джемма даже желала этого момента, потому что ей хотелось бы, чтобы Карлайл обрел семейное счастье, познал радость отцовства – как не познал его собственный отец. Она считала, что только семья и любовь наполняют человеческую жизнь смыслом.

Когда Карлайл уезжал, Джемма всегда первые несколько дней была сама не своя. Как будто все ее нутро вытаскивали, и она оставалась потрошеной рыбой, брошенной на горячем песке. Ее тело существовало автономно, само ходило, готовило обеды, шило. Но Джеммы тут не было. Она смотрела на окружающий ее мир с удивлением и неудовольствием, но больше с удивлением, с трудом узнавая привычные лица, места и предметы. Все это казалось ей назойливым, совершенно бессмысленным и ненужным, а главное – ненастоящим. Люди двигались и говорили, как тряпичные куклы, неуклюже, нелогично, и сама жизнь в Локерстоуне напоминала какой-то дурной, нехороший сон, вязкий, затягивающий, в котором даже ноги и руки передвигаются с трудом.

Если в присутствии Карлайла жизнь походила на светлый ручей, то с его отъездом она растекалась по равнине и заболачивалась, затягивалась глухой тиной, ряской, тоской… Но стоило только Джемме и Карлайлу встретиться, как ручей бежал снова.

На каникулах они не вспоминали о школе. Это был негласный уговор. Так мало времени, чтобы побыть вместе, – стоит ли вспоминать о близкой разлуке?

Оливер предпочитал задерживаться на работе, чтобы не видеть счастливого лица, которое Джемма поднимала навстречу сыну. Его приезд всегда нарушал хрупкое равновесие, и Оливер старался реже бывать дома.

Днем Карлайл и Джемма бродили по берегу моря, по холмам, взбирались к замку и играли в прятки в его разрушенных переходах. Собирали цветы. Слушали шум прибоя, неясный рокот в скалах, когда начинался высокий прилив, протяжные крики чаек, стрекот кузнечиков и цикад в полусухой вересковой поросли. Иногда забирались на «вершину мира» и оттуда, из каменной колыбели, смотрели на окрестности, на горящие закатным огнем крыши и окна города, сильно разросшегося вдоль залива за прошедшие годы, на снующие по пенистой поверхности воды суденышки. Когда солнце цеплялось за вершину соседнего холма, бежали, как дети, вниз, к дому. Тропинки петляли между валунов, кустов, от стремительного бега кружилась голова и хотелось смеяться.

Вечерами они сумерничали, не зажигая в доме света. Все тонуло в таинственных тенях, в углах ватными комьями собиралась тьма. Из открытых окон доносились приглушенные шорохи, ветер шелестел занавесками. Карлайл пересказывал матери что-нибудь из прочитанного или делился разрозненными мыслями. В эти моменты он почти не договаривал мысль до конца, да это было и не нужно – Джемма прекрасно понимала его с полуслова, так что речь была скорее привычна, чем необходима. Иногда они и вовсе сидели молча, но эта тишина не тяготила, она тоже была наполнена мыслями. И согласием.

Рядом копошился Реми, давно уже пушистый деловитый кот, а не дрожащий котенок, спасенный когда-то Карлайлом.

– Врач… ты все еще?.. – начала Джемма.

– Да, мечтаю. То есть даже не мечтаю, а серьезно собираюсь.

– А как же музыка? Ты ведь потрясающе играешь. Твой учитель долго требовал пообещать ему, что ты будешь поступать в консерваторию.

– Догадываюсь, что ты ответила…

– Что ты сам решишь и я не вправе влиять на твой выбор…

– Я давно решил. Я обожаю музыку, но… лечить, помогать людям… Тебе…

На летних каникулах, когда ночи становились короче и теплее, они часто уходили гулять в темноту. И Джемме, и Карлайлу все окрестные места, все дороги и тропинки были одинаково знакомы, и не нужно было света, чтобы различить их.

Восемнадцатый день рождения Карлайла они встретили на берегу. В полночь огни на набережной погасли, и Джемма крепко сжала ладонь сына.

– С днем рождения, милый…

– Спасибо.