Ты моё дыхание

Больше я об этом не думаю. Мне сейчас важно, чтобы Софью не обидели. Я этому Островскому ноги местами поменяю, если будет сильно разоряться или запугивать мою девушку.

Я ловлю себя на этой мысли. Я постоянно думаю о Софье именно так и никак иначе, хоть ни на сантиметр не сдвинулся, чтобы она наконец-то стала этой самой моей девушкой. Но, кажется, у меня есть шанс сегодня сделать рывок.

У меня есть план. Гениальный.

– Лика, – звоню я тётке, – ты не будешь против, если я в твою квартиру поселю Софью? У неё временные трудности с жильём и, боюсь, будут проблемы, если я предложу другой вариант.

– Костя! – ахает Лика. – Ты мог бы и не спрашивать! Конечно же, я не против. И, конечно же, вези девочку ко мне, никаких сомнительных клоповников не нужно.

Я закатываю глаза. Лика в своём репертуаре. Она прекрасно понимает, что «клоповник» я бы для Сони никогда не предложил, но её не переделать.

– И Лик, ты бы не помогла мне? Кажется, у тебя связи, а нам надо ребёнка в садик поближе перевести. В тот, куда вы Машку водили, сестру Аллы.

– Сейчас решим, – включает она деловой тон. – Я сама тебе перезвоню, как только договорюсь.

Гора с плеч, почти разрулил, пока добирался.

Дверь мне открывает господин Островский. Пялится на меня, будто привидение увидел.

– Привет, – говорю я и отодвигаю его плечом, чтобы войти в квартиру. А то встал на пути, как гора, и застыл.

– Громов? – уточняет он, будто глазам не верит, хоть по роже его ничего не прочесть. Совсем оевропеился в своих заграницах. На человека перестал быть похож. Кто ему там ментальность подправил, интересно?

– Рад, что ты меня узнал. Софья, я приехал! – сообщаю, хоть нас, наверное, весь этаж слышал. Ну, две соседние квартиры – точно. У Михайловны по соседству ещё одна старушка живёт. Завтра будет о чём сплетни на лавочке рассказать.

Я прохожу в комнату. Островский стражем следует за мной. Я слышу его поступь за спиной. Конь элитной породы. Дать бы ему в лоб, идиоту.

Софья мечется по комнате. Волосы растрёпаны, вещи разбросаны, глаза безумные, руки ходуном ходят.

– Соня, – делаю шаг и беру её руки в свои. – Посмотри на меня.

Она поднимает глаза, и я тону. В её отчаянии и надежде.

– Успокойся, пожалуйста, – говорю тихо, но спокойно. Сейчас очень важно передать ей свою уверенность и спокойствие. – Сложи только самые необходимые вещи, их мы заберём с собой. А остальное – приедем завтра, я тебе помогу.

Она неуверенно смотрит за моё плечо. Ах, да. Соглядатай.

– У тебя же есть ключи от квартиры Алины Михайловны? С господином Островским мы договоримся. Ну, если он настолько не доверяет, приедет самолично и подождёт, пока мы управимся. Правда, господин Островский? – поворачиваюсь я к Богдану. Тот лишь крепче стискивает челюсти. – Видишь, господин Островский согласен.

– Да я с основным вроде как уже, – бормочет она, отводя рукой выбившуюся из косы прядь.

– Вот и хорошо, – выхватываю из её рук две сумки и пакет, которые она пытается поднять. – Я сам. Иди в машину, Сонь. Я пару слов Богдану Андреевичу скажу и приду.

Я смотрю, как за Софьей закрывается дверь и поворачиваюсь к Островскому.

– Я понимаю: ты долго не жил в стране и, наверное, о многом забыл. Но, мне кажется, ты хорошо знаешь свою бабушку, многоуважаемую Алину Михайловну. Она бы в дом кого попало не привела. И то, что ты устроил здесь – а я уверен: устроил – ни в какие ворота. И если бы Софье не было к кому обратиться, ты выгнал бы её с ребёнком буквально на улицу. Нормальные люди так с собаками не поступают. И я руку даю на отсечение: это твоя собственная инициатива, а Михайловна, когда узнает, по головке тебя не погладит. Диктуй номер телефона, – приказываю, – когда мы будем готовы забрать оставшиеся вещи, я позвоню. Приедешь, понаблюдаешь, чтобы мы у тебя ничего не спёрли. Так даже лучше будет.

Богдан Андреевич стоит изваянием. Зацементировался, видимо. Затм сквозь зубы диктует номер. Вижу, неудобняк ему, но пусть уж со своей совестью сам разбирается, как может. Мне до него дела нет – меня Софья ждёт.

Я ухожу, подхватив Сонины сумки. На душе нехорошо.

Кто он, тот, кто сделал ей ребёнка? Что за человек такой? Почему она всё сама и даже мысли не допускает, что если рядом есть мужчина, то он может позаботиться и сумки поднести?

Соня стоит на улице и плачет. Я вижу, как по её щекам катятся слёзы.

Закидываю сумки в багажник.

– Ну что ты, перестань, всё хорошо, – прижимаю её к себе, успокаивая. Она не вздрагивает и не вырывается, и у меня внутри пружина разжимается немного. Как же это тяжело – завоёвывать доверие у такой вот девочки, которая никому не позволяет заботиться о себе.

– Михайловна в больнице, – говорит она, поднимая на меня мокрые глаза. – А он у неё телефон отобрал и сказал, что я чужая. И что не нужно её беспокоить и навещать.

Сердце снова сжимается до предела. Бедная моя девочка… Не о себе плачет, о Михайловне убивается.

– Он просто не разобрался, – достаю из кармана платок и осторожно вытираю мокрые щёки. – Не переживай, навестим Михайловну, узнаю я, куда Богдан её положил. Разберёмся со всем постепенно.