Ты моё дыхание

– Не бережёшь ты себя, – качает Михайловна головой. – Долго ли протянешь, если будешь и учиться, и каждую ночь работать? Надо тебе няньканье своё бросать. Зарплата там – тьфу.

Она права. Но я не могу иначе, поэтому бодрюсь и шучу:

– Ничего, я молодая, привыкла спать мало. Тем более, ничего тяжёлого или сложного не делаю. А в садике и подремать можно, там спокойнее, чем в «Лагуне».

– Ну, да. Молодость, молодость… – соглашается Михайловна. – Просто я уже подзабыла, как крутишься, вертишься, а энергии не убавляется. Не то, что сейчас.

Так пролетели дни до конца недели. А в пятницу утром, вернувшись со смены из детского садика, я не смогла открыть дверь своим ключом. Вначале испугалась. Думала, что замок сломался.

А потом обнаружила, что дверь открыта.

В такие моменты глупеешь. Тупеешь. Не способен здраво мыслить.

Михайловна никогда не сидела с открытой дверью. У неё квартира хорошая, обстановка не бедная. Да и сама моя хозяйка отличалась здравым умом и осторожностью. Всегда запиралась на три замка. А сейчас и вовсе на улицу не выходила.

В тот миг, когда я потянула дверь на себя и поняла, что она отперта, в голове словно щёлкнуло. Мне бы бежать. Вызвать полицию. Но в тот миг я об этом не подумала. Там Михайловна.

Заходила я медленно, как во сне, обмирая от страха. Меня буквально трясло, а перед глазами вспыхивали картины одна другой краше.

Бандиты. Воры. Сейчас я зайду, а Михайловна лежит в луже крови.

Денис пришёл по мою душу и третирует мою милую старушку.

Толик решил мне отомстить.

Что только ни нарисует охваченный паникой мозг…

В квартире стояла тишина. Только кто-то говорил по телефону. Незнакомый голос. Мужской. Низкий, сочный и резковатый.

От страха я не соображала, что делаю. Схватила первое, что в руки попало и на цыпочках прошла в большую комнату.

Он стоял ко мне спиной. Высокий. Плечистый. Мощный. Мой «любимый» тип мужчин, который я всеми способами привыкла избегать.

Стоял и разговаривал. Вот так запросто, словно у себя дома. Я страшилась даже думать, что этот бугай сотворил с Михайловной.

Он обернулся в тот миг, как я замахнулась зонтом-тростью. Именно его я схватила в прихожей. Обернулся, чтобы посмотреть на меня с холодным интересом. Он даже не дрогнул, когда зонт с громким хлопком распустил свой роскошный огромный купол.

Глава 35

Софья

Я стою, как рыбка, под зонтом. Хлопаю губами, а говорить не могу.

– В чём дело? – спрашивает он меня спокойным тоном, и я ещё больше теряюсь. Это как бы мой вопрос, но я сейчас в таком состоянии, что вряд ли смогу ответить. Глаза у меня, наверное, из орбит вылезают. По крайней мере, я так это чувствую. Стою и пялюсь на этого типа в немом ужасе. К счастью, в руках у него телефон. Никаких ножей и пистолетов. Крови тоже не видно. Руки чистые.

– Послушайте, – слышу я лёгкое раздражение в его голосе, – на улице тишь. Дождь не предвидится. Снег тоже. Может, вы всё же оставите в покое зонт?

Чем дольше он говорит, тем крепче я вцепляюсь в ручку зонта. В случае чего, всё же можно попытаться его наконечником ширнуть.

Он вздыхает, словно понимая, что разговаривает с беспросветной тупицей и добавляет:

– Я Богдан. Островский. Внук Алины Михайловны. А вы, я так понимаю, квартирантка.

Я наконец-то опускаю зонт. Закрыть его только ума не хватает. Продолжаю пялиться на человека, о котором много слышала, но никогда не видела.

– А Михайловна где? – наконец-то прорезается у меня дар речи. Голос противный, писклявый, жалкий какой-то. Сразу видно, что я его боюсь до обморока.

Он красивый, её внук. Интересный. Брови у него необычные – с изломом, и глаза – холодный прозрачный лёд, контрастирующий с тёмными волосами. Выигрышное сочетание. Таких обычно женщины любят. Но во мне мужчина ничего, кроме отторжения не вызывает.

Он богат – это видно. Одежда, часы, причёска, лоск. Но за всё это время он не появился здесь ни разу, не навестил Михайловну. Человек-невидимка. Неуловимый снайпер.

– Как раз об этом я и хочу с вами поговорить… – он слегка морщится, досадуя, а я понимаю, какая проблема его раздражает: он не помнит или не знает моего имени. Но, думаю, не помнит. Михайловна говорила ему обо мне – они разговаривали по телефону не раз. И что я квартирантка он тоже в курсе. Но таким, как он, совершенно не до таких, как я, и поэтому утруждать себя запоминанием моего имени он не стал.

– Софья. Меня зовут Софья, – подсказываю ему тихо. Островский кивает.

– Бабушку госпитализировали, – сообщает он мне, и я тяжело вздыхаю.

– Как она? И где? – делаю шаг навстречу и спотыкаюсь о зонт.

Он смотрит на меня внимательно, но особых эмоций в этом ледяном взгляде я не вижу. Скорее, изучает меня, взвешивает, что сказать. Может, немного удивлён.

– Плохо. Всё остальное – не стоит. Ходить, надоедать, проявлять ложное участие. Вы для неё чужая. Телефон я забрал – сейчас он ей не понадобится. Впереди – сложная операция и реабилитация.

Меня словно кипятком ошпарили. Я чувствую, что покраснела. Глаза жжёт от подступивших слёз, но плакать перед ним я не буду.

Бровь Островского ломается ещё больше. Ему не понятна моя реакция.