Ты - наша

Тошка тут же перестает дурачиться, тянет меня на себя, стремительно сокращая расстояние между нами.

Перехватывает за талию, смотрит сверху вниз, и лицо такое серьезное становится, напряженное немного:

— Вась… Простила?

Мне неловко, что он вот так меня обнимает посреди универа, на глазах у однокурсников и преподов, ежусь, пытаясь вывернуться, но Тошка не замечает моего сопротивления, смотрит серьезно и ожидающе.

И я, в итоге, сдаюсь.

— Ладно… Простила. Но не делай так больше, Тош! У меня и без того контролеров полно, еще и тебя не хватало!

— Чего, родаки достают? — он вздыхает и, после моего очередного намекающего ерзания, нехотя выпускает на свободу.

Поправляю юбочку, оглядываюсь по сторонам, с досадой замечая хихикающих однокурсниц.

Блин, ну вот! Начнется теперь!

Затылок еще жжет почему-то, словно у меня там линза, и на нее направлен прямой солнечный луч. Неприятное ощущение, острое очень.

Хочу обернуться, но Тошка в этот момент начинает снова задавать вопросы про родителей, и я только провожу пальцами по шее, пытаясь немного смягчить жжение.

— Да все, как обычно, Тош, — обрываю я его вопросы, морщась от неловкости.

Родители Тошки не в общине, но в курсе про то, что мои — там. И Тошка знает некоторые особенности моей жизни. Не все, далеко не все! Но многое.

И все равно, рассказывать ему что-либо неприятно.

— Слушай… — Тошка быстро смотрит мне за спину, а затем становится чуть ближе и кладет тяжелую ладонь на плечо, заглядывает в глаза, — давай я поговорю с ними? Ну что за херня, в конце концов? Тебе восемнадцать! Ты, в принципе, уже не зависишь от них! Да ты, если подумать, даже замуж можешь выйти!

— Ага, — уныло соглашаюсь я, — они об этом тоже знают, поверь…

— Чего? — Тошка наклоняется ниже, ладонь на моем плече тяжелеет, — не понял…

— Ой, все! — мне вообще не хочется рассказывать о матримониальных планах моей мамы, стыдно, неловко и глупо это, словно жалуюсь. А жаловаться я не привыкла. — Я пойду, пара скоро!

— Я после пар тебя встречу, — говорит Тошка, и это вообще не вопрос. У меня нет времени и сил ему сейчас противостоять, потому киваю, соглашаясь, — сколько у тебя? Три?

— Четыре.

— Ну все, договорились.

Он тянет меня на себя, мягко целует в макушку и удаляется, прежде, чем я успеваю ему высказать свои возмущения по этому поводу.

Оглядываюсь, все еще ощущая назойливое жжение в районе затылка, замечаю своих однокурсниц, многозначительно пялящихся на меня. Соображаю, как со стороны выглядела эта сцена, злюсь.

Ну, Тошка, блин!

Разворачиваюсь и иду чеканным шагом мимо болтушек в сторону туалета.

Надо умыться, выдохнуть… Ну вот кто знал, что студенческая жизнь бьет ключом настолько?

Через минуту, когда неожиданно рядом открывается дверь кабинета, и сильная рука утаскивает меня из оживленного коридора, я понимаю, что вообще еще ничего про бьющую ключом студенческую жизнь не знаю…

18

Когда-то одна из соседок по нашей лестничной площадке, веселая и активная тетя Наташа, сказала, что мужчины бывают трех типов: “от Бога”, “ради Бога” и “не дай Бог”. Мама, услышав это, долго ругалась и даже плевала в сторону тети Наташи, обзывая ее богохульницей и падшей женщиной. А та смеялась и говорила, что чаще всего Бога поминают именно безбожники… Мама ахнула и схватилась за сердце, принялась названивать участковому… Короче говоря, отменный скандал вышел.

Тетя Наташа потом удачно вышла замуж за иностранца и уехала в Швецию. Я уже не помню, как она выглядела даже.

А вот слова ее в голове всплывают…

И как раз в тот момент, когда вижу перед собой того, кто силой затащил меня в пустой кабинет истории.

Парня из той самой, третьей категории. Потому что, в самом деле, “не дай Бог”…

Не дай бог попасться ему на пути. Не дай бог, чтоб он обратил на тебя свое внимание, заинтересовался… Не дай Бог, короче…

— Привет, малыш, — Лис, не отпуская моего запястья, легко прислоняет к стене спиной, нависает сверху, улыбается, как сам дьявол во плоти: ехидно и невероятно завлекательно.

Я с каким-то отстраненным обреченным вниманием смотрю на его красивые губы, сейчас растянутые в усмешке, холодной, ленивой. Развратной.

В глаза боюсь смотреть. Там сам ад.

И ответить ничего не могу, настолько в ступоре, в шоке.

Мы, вроде бы, в общественном пространстве, буквально за стеной бурлит жизнь… И в то же время, вокруг нас словно спрессовывается мир, становится маленьким, душным.

Или это мне душно внезапно?

— Почему вчера убежала? — продолжает допрос Лис, наклоняясь еще ниже, чуть ли не касаясь губами моего виска.

Я буквально обмираю от этого движения, от его неприкрытой… жадности?

— Я… не убежала… — голос у меня похрипывает, а в душе — невероятное удивление от того, что мозг вообще способен генерировать фразы и выдавать их словами через рот. Я отчего-то была уверена, что сейчас эта опция мне явно недоступна. А тут надо же… Говорю! Да еще и вполне уверенно! Чудеса, да и только…

— Вот как? — ох… Он губами по виску ведет! Горячо! До дрожи! И не отодвинуться, держит же по-прежнему, не пускает! И даже, кажется, еще сильнее прижимает! — А почему не остановилась, когда я приказал?

Приказал…