Ты ненадолго уснешь...

Не унывающий мистер Хаксли, со свойственной ему стойкостью духа, принял весть о том, что опухоль перешла в метастазы по всему организму. Альберт видел, как этому мужчине хотелось выговориться, поделиться страхами, но суровый вид хирурга и холодное, лаконичное обращение избавляли доктора от подобных бесед, каждый раз подкладывая на сердце крохотный, но страшно тяжелый камень. Со временем попытки завести беседу, сошли на нет, от чего Альберт испытал облегчение, но в душе понимал, что нарушает все догматы собственной веры. Как жаль, что верный друг — падре Луис был занят до той степени, помогая пострадавшим от урагана, что даже небольшая часовня была отдана для временного размещения эвакуированных.

Сбившись со счета, Альберт давно смирился с тем, что его совесть строит по-детски высокую и шаткую конструкцию из этого нерадостного стройматериала и настанет тот час, когда все рухнет и стиснет его грудь так, что продышаться будет нельзя. Не добавлял радости и тот факт, что мать уже завтра должна была отбыть в Амстердам.

Уна отправится прямиком в дом престарелых. Чтобы избежать лишних переживаний Альберт строго запретил Мегги рассказывать Хоуп о том, что его мать два раза искали по району. Старуха забывала принять лекарства и уходила выгуливать своего питомца, отчего в скором времени терялась и непременно кричала, чтобы ее не трогали чужие люди, в то время, как в полицейский участок приехал ее родной сын, чтобы забрать домой.

На первый взгляд сегодняшнее утро было спокойным, если не считать, что на крыльце, закинув назад головы мирно спала Хоуп и мистер Купер. Вполне можно было сделать вывод, что оба были мертвецки пьяны, но приглядевшись, Альберт заметил, что у обоих во лбу воткнута тонкая длинная игла с кусочком обугленной ваты на конце. Храп стоял жуткий — двухголосый.

Значит, был расслабляющий сеанс иглоукалывания с ароматерапией.

Молча вскинув брови, Альберт бессильно покачал головой, но внутри тихонько екнуло от представшей картины. Хоуп была не безнадежна в своем упрямом стремлении к одиночеству. Правда, компания была более чем странная.

Стараясь не шуметь, доктор Ванмеер тихонько отворил дверь и зашел в дом. Через пару часов должен был приехать нотариус, чтобы заверить завещание Уны. В гостиной пахло собачьим кормом, освежителем воздуха и апатией, а перед глазами стояло лицо мистер Хаксли — полное смирения и напрочь лишенное сожалений. В такие дни Альберта воротило от людей и прежде от самого себя, укрепляя уверенность в том, что отчуждение есть единственный способ сохранить рассудок. Расстановка приоритетов всегда действовала на него, как лошадиная доза успокоительного, а там и гуманность с совестью тихонько загибались, ведь они были далеко не на первом месте.

    -14-

У оценщика элитной антикварной лавки мелкой дрожью било все тело. Дивное колье и серьги с подлинным фирменным клеймом Леопольдо Гори, к которому он не смел прикоснуться, смакуя предвкушение, было огромное удачей.

   -   Позвольте поинтересоваться, как оно к Вам попало? Наследство? - в голосе мужчины могло быть намного больше иронии, учитывая внешний вид женщины, которая принесла украшения, но оценщик уже принялся рассматривать через специальную лупу изумруды, после чего тихонько полез в карман за платком, чтобы протереть взмокший от волнения лоб.

     - Подарок от баронессы Ванмеер. Это моя бабушка.

Еще один, но уже более пристальный взгляд, прошлись по невысокой фигуре гостьи.

    -  Как жаль, что Вам приходится расставаться с этим чудом! - едва скрывая радость произнес мужчина, размытого возраста с ухоженными усами и Хоуп, разумеется, ему ничуть не поверила.

По иронии судьбы она закладывала фамильные драгоценности именно в тот день, когда ее бабушка отбывала обратно в Европу. Этот факт изрядно добавлял горечи. Сами побрякушки она не жалела.

Прощание с Уной вышло, чуть ли не лицемерным, но вежливость для бабули стояла всегда на втором месте после прямолинейности.

Альберт не особо любил моменты прощания, а потому лично помогал водителю такси укладывать багаж в машину, пока его дочь с понурым видом не решалась сказать своей бабушке на прощание то, что ее нещадно терзало. Подробности этой диллеммы он знать не желал, будучи в курсе того, что Хоуп в очередной раз пытается перехитрить жизнь и нарушает профессиональную этику. Альберта не покоробил и тот факт, что дочь не обратилась за помощью к нему в первую очередь. Значит, изучила вдоль и поперек отцовский характер, что с одной стороны, безусловно, радовало.

    - Я, правда, буду скучать, бабуль! - Хоуп первая прервала гнетущее молчание, приобняв худые плечи старушки, на что Уна тут же встрепенулась и гордо вскинула подбородок.

    - Ага! Больно надо мне от тебя и твоего папули сопливые платки считать! Я возвращаюсь, наконец-то, к себе, в человеческие условия, к нормальной прислуге. Где знают, какой жирности сливки идут к эфиопской арабике по утрам и где нет комаров вперемешку с неугомонными сверчками. Не говори глупостей, девочка! Давай к делу! Уна еще может отличить печаль-тоску в чистом виде от недомолвок с той же примесью!