Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака

Обнаружив себя в целости и сохранности после пробуждения, она сходила в душ и во второй половине дня вышла на улицу. Там все еще бурлил самый настоящий африканский рынок с разноцветными платками и шалями из Марокко, предметами рукоделия из Алжира, различными снадобьями и другими незамысловатыми товарами. Побродив по рынку, Настя отправилась искать, где работает Абдурахман, поскольку тот оставил ей бумажку с адресом на столе. Настя собиралась отдать ему ключи. Но бербер отказался взять их у нее.

— Тебе не нужно ходить на работу, значит держи ключи у себя, — сказал Абдурахман, — а я сообщу тебе свой график работы, чтобы ты знала, когда меня ждать. Я иногда работаю ночью. А у Сали есть свои ключи.

— Хорошо, — сказала Настя. Такой оборот событий ей нравился. Абдурахман предложил ей полакомиться тем, что он готовил для покупателей, чем-то вроде лаваша с мясом и овощами на африканский манер. Прокофьева согласилась. В следующие сутки ее новый сосед по спальне работал в ночную смену, и днем повел ее на экскурсию в чудесный парк Альгамбру и летние сады маврских калифов Генералифе, расположенные неподалеку от арабского квартала.

«Вот где нашла достойное отражение культура исламского мира», — думала Прокофьева, восхищаясь красотой и величественностью архитектуры и изощренностью садово-паркового искусства арабских зодчих, когда гуляла по этому самому парку вместе с Абдурахманом. Сам он ей, начитавшейся в свое время книжек про перерождение душ, представлялся грустным берберским эмиром, вернувшимся столетия спустя на земли бывшего Кордовского и Гранадского эмиратов, к которым принадлежала раньше Гранада, завоеванная в VIII веке арабами и берберами и только шесть веков спустя снова отошедшая испанцам.

Только сейчас этот калиф был калифом на час в Альгамбре и то лишь для заезжей русской журналистки с развитой фантазией, умевшей его представить именно в таком образе. А в обыденной жизни он был подсобным рабочим, как и многие его соотечественники, занимавшиеся здесь неквалифицированной грязной работой. Ее новые берберские приятели не то чтобы были Насте очень симпатичны, но к ним она прониклась уважением и сочувствием, ощущая в них, возможно, и то, чего на самом деле не было, — носителей древней исламской цивилизации с ее вековыми устоями и четко определенными понятиями о чести и достоинстве.

Уже сам тот факт, что эти люди держались в Испании вместе, был для Насти показательным. У этих благородных, как ей казалось, представителей Африки жила привычка помогать друг другу, что не ускользнуло от ее зорких глаз. Через пару дней пребывания «в гостях» в арабском квартале в Гранаде Настя уже не боялась ни Абдурахмана, ни тем более Сали, зная наверняка, что ничего плохого они ей не сделают.

— Мои берберские братишки, — смеялась Прокофьева над своим постепенным обретением новой многонациональной семьи. Однажды, услышав от Абдурахмана, что грустный красавец Сали дружит с русской девушкой, Настя попыталась с ним об этом поговорить. Тем более, что Сали, в отличие от Абдурахмана, знал английский язык и с ним можно было общаться более свободно.

— Может, познакомишь меня со своей девушкой? — спросила его Прокофьева. — Абдурахман говорил, что она — русская.

— Нет, — категорически отказал Сали. И в глазах его мелькнуло что-то страдальческое.

— А как ее зовут? — не унималась Настя.

— Наташа.

— Не знаешь, откуда она приехала? Из какого места в России?

— Она из Новгорода, — ответил Сали, — только я все равно не буду тебя с ней знакомить.

— Тогда скажи, где она работает, я сама ее найду, — сказала, как ни в чем ни бывало, Прокофьева.

— Я не скажу.

— Но почему? — снова спросила Настя.

Сали промолчал.

Все остальное она узнала от Абдурахмана. Тот думал, что причиной переживаний Сали было то, что Наташа работала танцовщицей в ночном клубе. Когда Сали с ней познакомился, он, вероятно, некоторое время об этом не знал. Прокофьева поняла по недосказанному, что русская Наташа его чем-то обидела. Сали ходил целыми днями очень грустный и не хотел о ней говорить.

«Надо же, какая нежная и ранимая у этих людей душа, — думала Настя. — Переживает так болезненно». Эта боль прямо написана у него на лице. А наша русская барышня завела себе нового ухажера что ли, разбив тем самым сердце этому грустному берберскому принцу? Похоже, ей нужны совсем другие впечатления от жизни, а мальчик из-за этого мучается. Теперь для него все русские девушки чуть ли не на одно лицо, которое можно и любить и ненавидеть одновременно.

Сали работал в баре барменом.

— Сали, а можно я тогда зайду в твой бар, посмотрю, где ты работаешь? — спросила Настя без задней мысли.

— Нет, — как ножом отрезал бербер. — Я не хочу, чтобы ты там появлялась.

Прокофьева недоуменно пожала плечами.

— Он, наверное, не хочет давать повод для ревности Абдурахману, — рассуждала она сама с собой. — Такие у них понятия о чести. Или…

«В этой Spain, Испании по-английски, почему-то ощущается какая-то pain, то есть боль», — думала Настя.

— Spain with pain, — срифмовала она, пытаясь разобраться в своих мыслях.