Ты поймешь, когда повзрослеешь

– Это ужасно, – сказала она, вытаскивая сотый бумажный носовой платок из коробки. – До меня не доходит, что я ее больше никогда не увижу. Ведь о ней первой я всегда вспоминала, когда хотела поделиться чем-то важным, независимо от того, было ли событие радостным или печальным. Когда мне сообщили, что ее больше нет, я чуть было не позвонила ей, чтобы она поддержала меня. Мне так будет ее не хватать!

– У вас есть близкие?

– Да, разумеется. У меня есть муж, наши дети живут недалеко от нас. Но это совсем другое. Я больше не чья-то дочь, – проговорила она, заливаясь слезами. – Когда теряешь родителя, теряешь детство. Мне кажется, никто не сможет меня понять…

Я положила ей руку на плечо.

– Ваш брат скоро приедет. Вам, наверное, будет приятно увидеться с ним.

– О, разумеется, мне не терпится их увидеть, его и сестру. Иногда мне хочется, чтобы мы опять стали детьми, которых холила и лелеяла наша мать.

Она встала и принялась вынимать вещи Мэрилин из шкафа, складывая их в картонный ящик.

– Я прошу меня извинить, мне не следовало так плакать. Если бы мама была здесь, она бы сказала, что нужно во всем видеть хорошую сторону и нам повезло, потому что мы были вместе так долго. И она права, потому что многие теряют родителей гораздо раньше. Завтра я, может быть, смогу на все посмотреть другими глазами, но сегодня я на это неспособна.

– Это нормально! Плачьте, если чувствуете в этом потребность, выплескивайте вашу боль наружу, не сдерживайте себя. Если приходится сдерживаться, когда теряешь мать, то в каких других случаях можно дать себе волю?

Кто-то открыл дверь в тот момент, когда она зарыдала с новой силой. Двое шестидесятилетних людей с покрасневшими глазами вошли в комнату, в то время как Корин вынимала из шкафа шарф «Мисс Бабушка-2004», который всегда прикрывал плечи и грудь ее матери. Она бросилась в объятия своего брата. Пора было оставить их наедине.

Я незаметно вышла и прикрыла за собой дверь. Мне показалось, что мои ноги – две веревочки, к ступням которых привязан многотонный груз. Каждый шаг давался с нечеловеческими усилиями. Меня только что чуть не сбил скорый поезд, перевозивший в своих вагонах Тоску и Смерть. Потребуется время, чтобы придти в себя. Но сейчас мне предстоит сделать нечто очень важное.

Я вошла в свою студию, рухнула на диван как подкошенная и набрала номер телефона. На том конца провода ответили после второго звонка.

– Алло, мама, это я, Джулия. Я звоню, чтобы сказать, что я люблю тебя.

39

Голова кружилась, когда я ложилась спать.

За несколько часов до этого мы втроем – Грег, Марин и я – собрались в студии Грега, чтобы дать отпор грусти и тоске. Мы немало выпили и немало поплакали, рассказывая друг другу истории, которыми обычно делятся с давними друзьями или с теми, кто прошел через те же испытания, что и мы.

В такие моменты меня больше всего поражает ощущение, что все мы, представители человеческого племени, одинаковы в чем-то главном. Живете ли вы во Франции или в Мали, блондин вы или лысый, а может быть, ваша голова покрыта кудряшками, любите ли вы языки или занимаетесь химией, верите ли вы в лучшее или закоренелый пессимист – все мы переживаем одни и те же радости, страдаем, когда нас постигают несчастья и жизненные драмы, мы все знаем, что такое горе, и экспериментируем со счастьем. Это универсальное явление, и оно называется эмоциями.

Грег впервые рассказал о болезни своей матери. Вроде бы она выкарабкалась, но долгие годы семья жила в ритмах госпитализаций, сеансов химиотерапии, побочных явлений и надежды, сменявшейся отчаянием. Марин рассказала о своем брате, который погиб, катаясь на скутере, когда ему было всего шестнадцать лет, об образовавшейся пустоте, о том, что в семье стало на одного ребенка меньше, и о своем отце, который так и не оправился от горя. Я, в свою очередь, рассказала о своем отце, о тяжелом периоде траура, когда мне казалось, что я барахтаюсь в болоте, из которого не могу выбраться, и в двух словах упомянула о Мамину.

Страдания заполнили маленькую студию, и мне почудилось, что стены сейчас рухнут, не выдержав их тяжести. Но нет, все обошлось, и мы просто налили себе еще по стакану.